Чаша страданий была достаточно велика, чтобы перевесить и отодвинуть на второй план все другие вопросы в жизни нашего народа, но она не была столь же велика — и мы должны это понять — для Европы, это был лишь один из актов той человеческой трагедии, стоившей 40 миллионов жизней, какой была война.
Два из четырех наступавших через Польшу советских фронта только за шесть недель боев на протяжении первых 200 километров польской земли потеряли больше людей, чем потеряла Варшава за все время восстания.
Напомним, однако, еще раз: существуют разные точки зрения, разные исторические и военные, позиции, на которых находятся люди. И в равной степени естественно и справедливо, что для Польши в эти трагические месяцы вопрос о Варшаве был самым важным вопросом. В годы войны Польша потеряла 6 миллионов человек. Потери всей Польши составляют в среднем 3 тысячи убитых и уничтоженных в день. В дни восстания эта длившаяся годы трагедия сконцентрировалась во времени и в пространстве и достигла невероятного пика жестокости. В течение этих 63 дней одна Варшава теряла в день по 4 тысячи человек, Ежедневно решалась судьба — вопрос о жизни и смерти — очередных 4 тысяч, и ежедневно шаг за шагом решалась судьба и остальных, тех сотен тысяч, которые еще жили, сотен тысяч, которые были бы неминуемо истреблены или еще могли бы быть спасены.
Польская политическая и военная мысль, как и польские сердца, должна была в то время обращаться к Варшаве, и этот вопрос был важнее любых высоких ценностей, программ, лозунгов и принципов. Все политические деятели — польские, и те, которые занимались польским вопросом, если они хотели быть реалистами дальнего прицела, а не купеческими реалистами минуты, — должны были считаться с этим.
«Ибо родина, соотечественники, — сказал Циприан Камиль Норвид, — это та моральная общность, без которой даже партий нет, без которой партии подобны бандам, для которых огнем служит несогласие, а действительность сводится к дыму фразеологии»{165}.
Эпитафия. Восстание угасало.
В лесах под Варшавой подсчитывала свои потери 1-я армия. Она встречала свои девять истекших кровью, пять разбитых и шесть недоученных батальонов. Семи батальонов вообще не было. Они не вернулись с Вислы.
Еще продолжали сражаться вместе солдаты АЛ и АК на тех же баррикадах, еще артиллерия 1-й армии по призыву повстанцев продолжала вести огонь. И каждую ночь самолеты все еще сбрасывали боеприпасы и продовольствие над Жолибожем и Срюдместьем.
Восстание угасало, и тут уже ничем нельзя было помочь. Оставалось доделать какие-то последние дела с тем, чтобы до конца пройти с высоко поднятой головой. По предложению командования Срюдместья, с согласия руководства АЛ генерал Бур лично наградил самых мужественных офицеров и солдат варшавской АЛ. Подпоручники Эдвин Розлубирский и Ян Шелюбский получили кресты «Виртути Милитари»{166}. В соглашении о капитуляции было специально оговорено, что польскими военными частями, на которые распространяются условия соглашения, «считаются все польские формации, фактически подчинявшиеся командующему АК в период боев от 1.VIII 1944 г. до дня подписания соглашения»{167}. По поручению командования АК полковник Славбор обратился к командованию АЛ с предложением выдать солдатам АЛ удостоверения АК, дающие право на безопасный переход в плен…
Это был единственный случай, когда командование АК официально обратилось к командованию АЛ: оно затребовало список личного состава, чтобы выплатить бойцам АЛ наравне с солдатами АК денежное содержание за 63 дня восстания{168}.
Я не иронизирую. Так было. Благородно, по-рыцарски, лояльно.
Но только когда 1-я армия пыталась организовать прорыв и переправу на пражский берег всех повстанческих сил из Жолибожа, Главное командование АК крайне нервозно и поспешно, не поколебавшись принять помощь и посредничество немецкого штаба, свело этот уже согласованный и принятый план на нет, вынудив командование АК этого района капитулировать даже раньше, чем во всей Варшаве.
Тяжело раненный полковник Мечислав Недзельский, издерганные боями, доведенные до пределов и сверхпределов человеческой выносливости офицеры АК, рассматривавшие план, предложенный жолибожским командованием АЛ — капитаном Шведом (Шанявским) и поручником Зеноном (Клишко), — отдавали себе отчет в общей обстановке: намерениях начальства, стратегическом смысле плана, который они до этих пор осуществляли, трагизме города и более общем смысле предложенного им выхода и его возможных политических и личных последствиях. Зенон Клишко, тогдашний поручник Зенон, вспоминает об этом совещании: «Рассуждения о завтрашнем дне носили мрачный, саркастический, а иногда патетически драматический характер, но наш план был принят»{169}. За час до момента, когда должен был начаться прорыв к Висле, прибывший по категорическому приказу генерала Бура полковник Вахновский не без труда сломил сопротивление жолибожского командования АК. «Прекратились выстрелы, полковник Живицель вызвал офицеров, — рассказывает капитан Швед, — и сообщил нам, что капитуляция Жолибожа стала совершившимся фактом. Началось всеобщее замешательство. Один из офицеров АК расплакался. Со слезами на глазах он заклинал своего командира, чтобы тот порвал позорный акт соглашения…»{170}