— Искупался неплохо.
— Мы тоже хорошо выкупались, только вот волосы никак не расчешу… Давайте гимнастерку, я сама все сделаю.
Снимаю гимнастерку, закутываюсь в шинель, усаживаюсь возле небольшого столика-ящика, накрытого шелком. На нем коробочка с пудрой, приколки, зеркальце. Стопочка книг, сверху — «Словарь английского языка».
— Это Чувелы?
— Мой.
— Грызем науку?
— Сейчас, конечно, редко заглядываю. А вообще у меня была мечта изучить не один, а несколько языков… Я училась в пединституте, на инязе. Правда, только первый курс закончила.
— Да, я давно заметил, что ты мечтательница.
Ее щеки и тоненький носик розовеют.
— Я вам, доктор, скажу, только не смейтесь, — я вот раньше, ну до войны, чтоб заснуть, всегда начинала думать о волшебнике и волшебной палочке… Три желания у меня: первое — чтобы все мои родные были живы-здоровы, второе — чтобы я была самая красивая, и третье — чтобы изучила все языки. А волшебник говорит: «Нет, выбирай два желания». Тогда я начинала с ним спорить, доказывать, и когда он соглашался — засыпала… А теперь, теперь я прошу у волшебника только одного — чтобы все наши раненые были живы и скорее их эвакуировать…
— С эвакуацией, конечно, паршиво… Попросить бы у волшебника невидимки-корабли…
— Знаете, как они, раненые, ко мне относятся? Иду, обхожу погреба, сараи. К концу обхода руку в карман халата суну, а там кусочки сахара — это они мне тайком положат… Вот дурачки… Сами-то голодные.
Рая пришивает пуговицы, смешно морщит носик с точечными, похожими на родинки веснушками. Плечи худенькие.
Перелистываю словарь. Что б это сказать ей по-английски? У меня с иностранными языками как-то не получалось. В школе учили немецкий, в институте — английский… Напрягаю память.
— What are you doing this evening? Let’s go to the cinema.
— If you don’t mind, I should, like to hear «Carmen», at the Bolshoi[2].
Учащается обстрел. Целая серия орудийных залпов по берегу. Непрерывный тяжелый гром. Блиндаж сотрясается. Мы не смотрим друг на друга. Рая продолжает шить. Налет длится минут десять. Затишье. И вдруг со двора доносится отчаянный голос Кольки:
— Шахтаман!.. Шахтаман!..
Выскакиваю наружу. Недалеко от ворот, у траншеи — свежая воронка, еще дымится. Рядом, разбросав ноги в грязи, лежит Шахтаманов. Колька тормошит его.
— Ранен? Куда? — кричу я, подбегая.
Переворачиваем Шахтаманова на спину. Левый кармашек, там, где пуговка металлическая, разорван, пробит осколком.
Сносим его в траншею и — в операционную.
Осколок попал в сердце. Под соском небольшая рана, в густых волосах запеклась кровь.
Чувствую острую боль, словно меня самого резануло тем невидимым осколком. Только что мы были вместе. А теперь он немой, обмякший… Страшно. Молчим.
— Вот тебе и Шахтаман, верный сын Дагестана, — глухо произносит Колька. — Не увидишь ты больше своих гор, далекого аула… И Айшет…
— Сволочи!..
Хороним его на берегу, на краю рощицы. В воронке только дно разровняли, чтобы тело положить свободно. Здесь много похоронено наших солдат. Прикрываем плащ-палаткой. Засыпаем песком.
— Место заметить как-нибудь надо, — говорю я.
— Камень сюда принесу, — откликается Колька.
ГЛАВА XVI
На фронте не только день на день, но и час на час не приходится. Трудно предугадать, как могут повернуться события. Казалось бы, у нас вроде все определилось: блокада, однообразные, повторяющиеся дни. Свыклись с мыслью, что пока вынуждены сидеть, но придет время — обязательно рванем, покажем, на что способны. Вдруг, как обухом по голове, — потрясающая новость. Вначале даже не хотели верить, чушь какая-то. Тем более что услышали с Колькой эту новость от капитана-начхима.
Были в перевязочной. Подошел начхим, загадочно ухмыляясь.
— А хирург ваш… Тю-тю… Отбывает восвояси…
— Какой хирург?
— Копылова.
— Куда отбывает?
— Куда? Уезжает на Большую землю.
— Брось трепаться.
— И не одна, — продолжает начхим невозмутимо. — Все, кто из дивизии, должны переправиться на Тамань. Армия уходит на другой фронт.
— Мне что-то твоя болтовня не нравится. Ты или пьяный, или голодный, — зло говорит Колька.
— Сам шифровку видел у Ганжи — можешь пойти проверить.
Капитан покачивается, пружиня на носках, потом исчезает.
Непонятно, зачем армии уходить? Два десанта в разных местах отвоевали плацдарм, вцепились в крымский берег намертво, ждем не дождемся, когда соединимся, — для этого так нужна помощь Большой земли. Нет, что-то не то… Вскоре к нам забегает Алексашкин и хотя хитрит, не рассказывает всего, но говорит, что действительно получена какая-то радиограмма и что Батя не в духе.
2
Что вы делаете сегодня вечером? Давайте пойдем в кино.
Если вы не возражаете, я бы хотела послушать «Кармен» в Большом…