…Убило ее сегодня в десять утра в нашем блиндаже. Чувела забежала к нам, разыскивая Кольку. Дронов спал. Мы с Давиденковым болтали. Она села у входа в блиндаж. Еще посмеялась над нашими замусоленными подворотничками. Сказала: «Рая скоро преподнесет вам шелковые». В это время во дворе стали грохотать мины. Завыли шестиствольные минометы. Хотела уйти, но мы не пустили. Согласилась переждать. Вдруг недалеко от нашего сарая взметнулась земля. Взрыв. Чувела как-то странно опустила голову на плечо и повалилась на бок. Осколок через двери сарая залетел в блиндаж и, ударившись о рельс, который укреплял потолок, срикошетил ей в голову.
Мы сидели рядом, нас даже не поцарапало. Это был единственный осколок.
Она была еще жива, когда принесли в операционную. На виске свернулась кровь и кусочек сероватого мозга. Начали промывать рану, слабо застонала. В сознание так и не пришла.
…Ночью прорвалось несколько наших катеров — привезли боеприпасы и забрали дивизионных на тот берег.
В район школы причалил тендер. Шура с Нелей с большим трудом успели погрузить раненых. При выходе из бухты тендер заметила немецкая баржа. Влепила три снаряда. В трюм хлынула вода. Шура, сопровождавшая раненых, подбежала к пробоине и прикрыла ее спиной. Вода стала хлестать в другом месте, и тендер повернул назад к берегу. Об этом мы узнали утром от Ваньки-сапера.
— Шурка ревет, руки прямо кусает. Столько мороки, пока посадили раненых, и без толку…
Ваньку, оказывается, ранило ночью возле школы, и он остался у Шуры.
— У… йодом мазаный, опять туда попало, — ругается Ванька, спуская кальсоны, залитые кровью. — Не везет…
У него касательное ранение ягодицы, рядом старый, глубокий, втянутый шрам.
— А чего же ты зад противнику подставляешь, вояка, — подначивает Савелий.
— Это не пулей, чудак… Это же снарядом, — отмахивается Ванька.
Укладываем на стол.
— Только уколов не надо, — предупреждает Ванька.
— Ерунда, — говорю я, очищая рану.
— Ерунда? Самое паршивое ранение, — кряхтит Ванька. — Меня уже раз полоснуло в это место возле Крымской. Привезли в Краснодар… Девки кругом, а мне восемнадцать! Тяжелораненых выгружают, а я стою на месте. Совестно сказать, куда ранен. Попробовал на костылях двинуться — в глазах потемнело. Тогда я матом: «Почему не берете?»
— Ты мастер ругаться, — говорит Ксеня.
— Положили на носилки и сразу в операционную. Кромсали-резали. Легче вроде стало. Потянуло по-большому, а как это сделать — ни сесть, ни подложить судно́. Спасибо старушке няне. Она говорит: «Ты, сынок, не стесняйся. У меня тоже такой, как ты, где-нибудь скитается, делай, что надо».
Сижу в блиндаже у Раи. Она тихо плачет. Перебирает письма, вещи Чувелы.
— Она мне как мама была, хотя старше всего на пять лет. Я ведь ее знала раньше… В медсанбате в Бугазе мы встретились вторично. В первый раз в Сочи. Меня в плечо ранило, привезли в госпиталь, лежу в пропускнике, жар, все как в тумане… Стону, зову: «Мама… Мама…» И слышу, как сквозь сои: «Что у тебя болит, девочка?» Она и за хирургом побежала и всю ночь дежурила возле меня… Я думала, она медсестра, а оказалось, комиссар. Ее в госпитале так и называли: комиссар Наташа!
Писем у Чувелы много, несколько фотографий. На одной любительской карточке стоит она у моря в весеннем светлом платье, в туфельках на высоких каблуках. Стройная, счастливо улыбается. Почти все письма написаны одним почерком.
— Это от одного полковника. Он по ней с ума сходит! В политотделе армии работает, — говорит Рая. — Наташа думала: он настаивает, чтоб ее отозвали на тот берег. Уже из-за одного этого она бы никогда не поехала…
Мигает, потрескивая, коптилка в нише над лежаком. Рая шуршит бумагой. Трет кулачками глаза. Я думаю о смерти. До сих пор я отгонял эту мысль. Утешал себя: «Смерть — тот же сон. Пока ты живешь — нет смерти, придет смерть — ты уже не будешь ощущать жизни». Но сейчас думаю о другом. Ведь я только начинаю жить. Ничего не успел сделать хорошего людям. Хочу еще увидеть свою маму, вернуться в родной городок, пропахший шлаком и акациями. Хочу стать хорошим врачом… От таких мыслей начинает щекотать в горле. Чувствую, что могу всхлипнуть. Встряхиваю головой. Нельзя распускать себя:
— Ничего, ничего, Рая, мы за все, за все отплатим…
ГЛАВА XVIII
Только заснул — разбудили. Вызывает командир полка. Раз вызывают ночью, — значит, срочно нужна помощь. Беру санитарную сумку, кладу бинты, жгут и стерилизатор с инструментами. Полусонный поднимаюсь по траншее. В пути несколько раз часовые останавливают окриком: «Кто идет?» Это встряхивает. Усмехаюсь, вспоминая, как недавно повар Басс-Тихий вот так же шел по траншее и часовой крикнул: «Кто идет?» Сашка вместо пароля сказал: «Басс-Тихий». «Басс, ложись, Тихий, ко мне», — приказал часовой. Вот положеньице!