— Лягайте, — говорит Витрук. — Тепер на пузи до самого кинця ползить.
Здесь все пристреляно. С дальних гребней-высоток немцы бьют из крупнокалиберных пулеметов. Пули трассирующие. Чуть приподнимаю голову и вижу, как огненные хвосты взвиваются в небо. Время от времени немец кидает мины.
— От мерзявки, — шипит Витрук.
Продвигаемся метр за метром. Место ровное, как футбольное поле. Грязь. Ползу, а все думаю о доме и родных. «Отец что-то ничего из Донбасса не пишет, — беспокоится мама, — когда уезжал, был нездоров — стали пухнуть ноги». Отец мне еще в Махачкалу писал, что у него что-то вроде ревматизма; просил прислать растирку какую-нибудь. А мама сейчас объясняет: ноги у него заболели от недоедания. Когда они эвакуировались на Урал, несколько месяцев на одной картошке сидели. Вовка тогда еще не работал и, чтобы не хотелось есть, уходил в кино и смотрел три-четыре сеанса подряд. Эх, отец! В письмах ты мне все: «Урал кует победу» — и никогда ни слова о трудностях. Хочется сказать тебе что-нибудь теплое. Помнишь, как ты мне в детстве пел песню о чайке, которую шутя подстрелил охотник? Каждый раз, слушая, я плакал — так было жалко чайку. А как ты повел меня первый раз в цирк?
— Не видставайте, — громко шепчет Витрук.
Земля после дождя как кисель. Мы по уши в глинистой жиже, а ползти еще далеко. Взлетают яркие шипящие ракеты. Предательский дрожащий свет. Замираем, не шевелимся. Погасла — ползем дальше. Витрук опять вырывается вперед. Я постепенно отстаю, задыхаюсь. Сумка мешает.
— Не спеши, — кричу я вполголоса.
Он не оборачивается, не слышит или не хочет слышать. Заливаюсь по́том, смотрю на часы: 0.45. Уже более получаса в пути. Переползаем на участок, покрытый жухлой полынью. Грязи меньше. Полынь жесткая и еще густая, приходится раздвигать руками. В нос ударяет горьковатый запах. В темноте хватаюсь за колючий куст. Вот черт! Маленькие иглы впиваются в пальцы. Зубами вытаскиваю их. Стоп! Связной застывает. Впереди чернеет глубокая канава. Столбы с разорванной колючей проволокой. Немец палит по канаве из пулеметов. Пули, как ужи, шелестят в траве, звякают о проволоку. Приближаюсь к Витруку.
— Самэ клятэ мисце, — хрипит мне на ухо. — Тут у момент разом проскочим.
В какой-то секундный промежуток между очередями Витрук срывается и перепрыгивает через канаву. Отчаянный прыжок делаю и я. Падаем плашмя. Но оставаться здесь нельзя ни минуты, уложат как пить дать. Быстро ползем, действуя локтями, сгибая колени, будто плывем против волн. А пули возле ног и рук: «фью-фью». Недалеко падает мина. Прибавляем ходу. Сердце выскакивает. Вот курган — его быстрее бы одолеть. Хрипя, задыхаясь, вползаем на вершину, а после катимся кувырком и плюхаемся в глубокую яму.
У Витрука свалилась каска. Он потирает голову. Я хватаюсь за сумку — не вывалился ли стерилизатор, — нет, все в порядке.
— От, мерзявки, так их… — матерясь, кряхтит Витрук.
Пытаемся разобраться, где находимся. Карабкаемся наверх. Ничего не поймешь. Где море, где сопки? И выстрелы сюда доносятся глухо и как будто сбоку и сзади нас. Витрук на карачках ползет в одну сторону, потом в другую. Возвращается, растерянно говорит:
— Усэ поковырялы минами. Тут стэжка була — й нэма.
— Заблудились, что ли?
— Та вы хоч пид руку не кажить, — злится Витрук. — Заховайтесь, посыдьте тут, а я пиду розвидаю.
Он исчезает в темноте. Я спускаюсь в яму. Нащупываю каменный выступ. Скорчившись, прижимаюсь к стенке. Со дна несет падалью. Начинает моросить дождь. Проходит минут пятнадцать, а Витрука нет. Жду еще — все нет. Что случилось? Неприятная теплота подходит под ложечку. Ворочаюсь, руками беспокойно ощупываю сумку, пояс… А вдруг Витрук… Наверное, напоролся на немцев, они его тихо прикончили и подбираются сюда… Вот-вот появится квадратная каска с рожками, взмах руки, граната полетит в яму, и меня разорвет на куски. И в этой вонючей яме я останусь лежать навсегда. Закрываю глаза. Вмиг передо мной проносятся лица Нины, мамы, Шахтаманова, раненых. Чувствую, как что-то переворачивается во мне, тело наполняется силой, злостью. Кровь снова клокочет в набухших жилах. Подтягиваюсь к краю ямы, всматриваюсь во тьму. Вынимаю из кобуры пистолет. Прислушиваюсь. Шорох. Взвожу курок.
— Дохтур, дохтур, вылазьте, — доносится голос Витрука. — Усэ в порядку.
Ничего не говорю ему, но мне радостно от одного его хриповатого голоса. Теперь ползем без остановки. Смотрю на часы, прошло больше полутора часов. Наконец подбираемся к траншеям под сопкой. Выше чернеет горб-блиндаж. В траншее встречает моряк.