Где же нам устроиться читать рукопись вслух? На сквере, что на площади Восстания? Да там каждая лавочка занята то старичком, то старушкой, то мамашами с малыми детками. Усесться в кружок на травке? Запрещается.
- Пошли в гости к Номеру Шестому, художнику Иллариону,- предложил Номер Первый. Снова решили идти пешком.
- Нашивочников, Нашивочников,- бормотал я.
Где, когда слышал я эту фамилию? Словно крошечный буравчик ввинчивался в мой лоб. Я шел сзади всех и силился припомнить. Соня шагала в паре с Галей. Ее бровки были нахмурены, она сопела и, видно, тоже припоминала.
Глава девятнадцатая, В КОТОРОЙ ЧИТАЕТСЯ СТАРИННАЯ РУКОПИСЬ
Нам открыл дверь молодой человек, высокий, сутулый, лохматый, тощий, с длинным, острым носом, с длинной шеей, украшенной острым кадыком. Его небритое лицо загораживали очки, оправа которых в двух местах была неумело скреплена суровыми нитками. Одет он был в зеленый балахон, весь испачканный красками. На его светлых волосах боком сидел синий дамский берет. Только большие серые глаза... Впрочем, о глазах лучше расскажу позднее.
Он стоял на пороге своей квартиры, с чрезвычайным удивлением оглядывал всех нас из-под очков и никак не мог понять: собственно, кто мы такие и зачем явились?
- Ларюша! Что же ты меня не узнаешь! - воскликнул Номер Первый.
161
Оба бросились на шею друг другу и многократно облобызались.
- А это кто ж такие? Всё ваши дети?
- Не совсем мои,- ответил Номер Первый,- только мои большие друзья.
- Пройдемте, пожалуйста,- несколько растерянно произнес хозяин.
Удивительная квартира представилась нашим глазам: кухня, передняя и одна-единственная огромная, в пять окон, комната вроде школьного физкультурного зала.
Все мы с чрезвычайным любопытством оглядывали помещение. В углу стояла раскладушка, застланная старым стеганым одеялом, а все остальное скорее напоминало подвал художественной школы, куда сваливают разное разломанное скульптурное барахло: гипсовые туловища, головы, обломки гипсовых рук и ног.
Мебель выглядела несколько странной: старые, изъеденные короедом табуретки, облезлая зеленая лавочка, верно в незапамятные времена притащенная с бульвара, стол из неструганых досок на козлах и рядом - редкой красоты вычурное бюро XVIII столетия красного дерева с перламутровыми блестками, а на бюро - старинные бронзовые часы со змеей, обвивающей вазу. У окна стояло такое же старинное резное кресло, обитое золотой, несколько засаленной парчой. Мольберты, большие и маленькие, цельные и разломанные, с какими-то хитроумными приспособлениями, валялись там и сям...
А на полу... Боже мой! Когда в последний раз подметался этот пол? Многочисленные, свернутые в трубки холсты для картин, куски картона, вороха бумажек, старых газет, книги, растрепанные и сравнительно новые... Среди мусора попадались тряпки, черепки посуды, корки хлеба, селедочные скелеты, пустые консервные банки и уж не знаю что - за слоем пыли невозможно было разобрать.
Мы столпились у двери и, не решаясь садиться, с любопытством разглядывали обстановку. Я видел - здесь читать рукопись нам было просто негде.
Только Майкл не растерялся: вытащил из кучи здоровенный говяжий мосол и с аппетитом принялся его разгрызать. За Майклом последовал и Женя-близнец. Он один из всех ребят бочком-бочком подобрался к мусору и начал в нем копаться; вытащил треснутую палитру, старые кисти, тюбики с высохшими красками и все это стал складывать в кучу.
162
Оригинальный хозяин словно не замечал нашего удивления. Он снял очки и начал разглядывать нас. Меня поразили его чуть прищуренные живые серые глаза, они не глядели, а будто обшаривали нас, и я понял: эти глаза не интересуются нами самими, а ищут на смуглых лицах ребят, на их белых рубашках, на красных галстуках игру света и тени, рассматривают нас с точки зрения той будущей картины или тех эскизов и набросков, какие удастся нарисовать.
Я вспомнил статью, недавно напечатанную в "Комсомолке", о молодых художниках. Автор написал несколько очень хороших слов об этом человеке, предсказал ему большое будущее, если только он не перестанет неустанно и усердно работать над своими произведениями.
- Покажи нам, Ларюша, что ты рисовал все эти годы,- сказал Номер Первый и обернулся ко мне.-Рукопись придется читать на вашей квартире,- шепнул он.
- У меня тут немного, покажу разве только последнюю картину,-ответил Ларюша.
163
Он отдернул покрывало с самого большого мольберта: белокурый юноша в засаленной гимнастерке, в сапогах, с гаечным ключом в руках, верно тракторист, стоял рядом с молоденькой загорелой девушкой в белом платочке и кофточке, в темно-синей юбке, в тапочках на босу ногу. Видно, юноша застиг ее врасплох на тропинке, и она как шла с пруда с ведрами на коромысле и с тазом выполосканного белья, так и остановилась и поставила ведра и таз на травку. Полузадумчиво, полунасмешливо она грызла былинку, ее губы и глаза чуть улыбались. Видно, в душе она была очень довольна, что вот такой хороший парень робеет перед ней и так неумело объясняется в любви. А позади столпились радостные зеленые березки, ярко освещенные косыми утренними лучами солнца; за березками виднелся конец деревенской улицы - два деревянных дома с палисадниками...
- Это вы, вы всё сами нарисовали? - Женя уже успел вооружиться кистями, выдавил на палитру краски и теперь стоял перед Ларюшей и во все глаза глядел ему в рот.
- Конечно, сам нарисовал,- удивился Ларюша. Картина всем нам очень понравилась.
- Вот только... - начала было Люся и осеклась.
- Что - только? Говорите, говорите, я всегда прислушиваюсь...
- Неужели девушки всегда так бывают довольны, когда им объясняются в любви? По-моему, они должны очень смущаться,- сказала Люся и сама смутилась и густо покраснела.
- Вы так полагаете? - очень серьезно спросил Ларюша.- Во всяком случае, большое вам спасибо за совет. Я подумаю. Возможно, я недостаточно знаком с психологией девушек,- добавил он.
- А очень долго вы рисовали картину? - спросил Женя.
- Больше двух лет.
- Ой ли?
- Сейчас докажу,- улыбнулся художник.
Он нагнулся и из кучи в углу стал выбирать холсты и куски картона и показывать нам эскизы и наброски.
Вот тракторист: то он стоит подбоченясь, то опустив руку. Вот девушка: то совсем босая, то в тапочках, то былинку грызет, то платочек вертит... Потом пошли детали: куст чертополоха на первом плане, отдельно - сапоги тракториста, два картона тропинки, несколько холстов домов, мокрое белье в тазу, ведра с водой и рядом - лежащее коромысло. Видно,
164
художник много разъезжал повсюду, наблюдал, искал и, когда наконец находил, накидывался и рисовал с натуры то, что, по его мнению, могло пригодиться для задуманной картины.
Всем нам очень понравились произведения Ларюши. Но Женя-близнец, кажется, позабыл все на свете. Он так и вцепился в рисунки, рассматривая внимательно все подробности.
Я наконец начал различать обоих черненьких близнецов не только по цвету их ремней Гена, тот, что с рыжим ремнем, был просто мальчик как мальчик бегал, прыгал, смеялся вместе со всеми, а у Жени-художника глаза были то чересчур задумчивые, то, наоборот, неестественно блестящие от возбуждения.
- А где эти ведра, которые вы так здорово тут изобразили?- улыбаясь, спросила Люся.
- Ведра? Вот тут, на кухне.
Неожиданно Люся стала перед художником во фронт, приставила руку к виску и отрапортовала:
- Товарищ Номер Шестой! Пионеротряд Золотоборского дома пионеров просит вас разрешить нам заняться генеральной уборкой вашей художественной мастерской.
_ Да что вы, что вы! - бормотал сконфузившийся Ларюша.-Ко мне одна бабушка приходила убирать, теперь заболела. А я очень много разъезжаю, очень много работаю над картинами и думаю о них с утра до вечера и, кажется, правда иногда забываю о чистоте. Разве уж так грязно?
- Потрясающе грязно! - воскликнула Люся.
- Надо лопату и носилки,- деловито добавил Витя Большой.