Мальчик тщательно прицелился и спустил курок. Заряд с грохотом угодил в пестрого петуха. Его голова, словно тухлый помидор, разлетелась на множество ош-метков, а обезглавленное тело в предсмертных конвуль-сиях забегало по мокрой траве, обливая кровью испу-ганных сородичей, бросившихся врассыпную.
– Есть! – заорал Джером во все горло. – Да! Да! Да!
Он рванулся вдогонку за убегающей жертвой, догнал ее, навалился всем телом и, пачкаясь в густой крови, дождался последних петушиных судорог.
Если бы кто-нибудь в этот момент видел Джерома, то понял бы, что мальчик счастлив этой минутой. Его лицо лучилось диким восторгом, губы растягивала ши-рокая улыбка, а пальцы, сжимающие мертвую тушку за ноги, так и тряслись от возбуждения.
Джером вытащил из-под ремня бутылку и принялся цедить в нее кровь из петушиного горла, давя на тушку коленом.
– Вот ведь как мало в курице крови, – думал Джером. – И стакана не наберется!
Не то что в человеке – четыре литра! А в лосе, наверное, крови два ведра!.." Отбросив обескровленное тельце, мальчик отер бу-тылку от крови и перьев и, успокаиваясь, вновь залег за пригорок.
На этот раз ему пришлось ждать гораздо долыпе. Куры, испуганные грохотом самопала, перекочевали подалыпе и теперь клевали возле самой реки, но все ясе зернышко за зернышком приближались к лобному ме-сту.
– Вот твари безмозглые, – думал Джером. – Можно тысячу перестрелять, а они так и не поймут, что проис-ходит… Лось непременно убежал бы с этого места и ни-когда бы впоследствии к нему не приближался, а эти – прожорливые – ползут на смерть".
Джером перезарядил самопал и прицелился в кудах-чущую птицу.
На этот раз он попал курице в крыло. Жирная тварь завопила в гневе, хлопая по боку здоровым крылом, за-крутилась на одном месте, пытаясь избавиться от боли.
Мальчик проворно выбежал из засады, прыгнул на раненую курицу и в одно движение скрутил ей голову. Затем повторил ту же процедуру, что и с предыдущей жертвой, – выдавил в бутылку теплую кровь и тща-тельно заткнул горлышко пробкой.
Джером уходил в засаду и стрелял, пока не кон-чилась сера и дробь. Ему удалось подстрелить еще шесть птиц. Дважды, когда совсем стемнело, мальчик промахивался, что приводило его в бешенство. Тогда он лежал на земле, смотря в небо, и ждал, пока самообла-дание не вернется к нему.
Бутылка на три четверти наполнилась густой кро-вью, чернеющей на глазах.
Джером спрятал ее за ре-мень, согревая стекло теплом своего живота, и от-правился в обратную дорогу.
– Ужин я пропустил, – думал мальчик. – Кто-нибудь из самых прожорливых сожрал мою свекольную котлету и будет мочиться завтра борщом… Обидно, если на ужин все-таки дали картофельное пюре с селедкой…" Джером взглянул на небо и увидел в нем луну – пол-ную и со щербинками по краям.
– Пожалуй, двенадцатый час уже, – прикинул маль-чик. – Весь интернат спит, и входные двери заперты. Придется лезть через окошко туалета. Оно не запирает-ся на ночь, проветривая помещение от хлорки и давая возможность припозднившимся попасть в свою кро-вать… Хочу быть министром иностранных дел у деся-тилетнего Базеля, коронованного на престол в прошлом месяце. Я мог бы ему многое рассказать про свои мыс-ли. Десятилетние еще не могут думать по-настоящему, а потому нуждаются в помощи. А взрослый ребенку не помощник.
Взрослый всегда – диктатор!.. Я бы расска-зал Базелю, что есть в жизни вещи куда интереснее иг-рушек, например уничтожать кур. Базель бы выдал мне настоящее оружие, из которого бы я уж наверняка не промахнулся… Первым моим указом было бы запреще-ние разводить кур и разрешение на неограниченный от-стрел одичавших… Я бы выдвинул ультиматум всем го-сударствам, чтобы они в две недели уничтожили всех кудахтающих птиц! Если же те не подчинятся – война!
Война на полное уничтожение…"
8
Генрих Иванович сидел на террасе и пил пустой чай. Был первый час ночи, но полковник чувствовал, что ближайшие два часа сна не будет и что если он сей-час ляясет, то лишь напрасно промучается. До ушей доносился стрекот пишущей машинки, слегка раздра-жая. Раздражение не относилось к разряду механиче-ских шумовых воздействий. Скорее, Шаллера неприят-но волновала интрига, скрывающаяся под непонятны-ми словосложениями, изобретенными Еленой Белец-кой. Полковник подсознательно боялся, что изобрете-ние имеет свой смысл, что оно может в конце концов оказаться великим и Лазорихиево небо запылает кро-ваво не для него, призывая супружницу прикоснуться к истине. 1 Шаллер допил чай и отправился в ванную комнату. Он открыл кран с горячей водой и добавил холодную, смешивая струи до нормальной температуры. Затем { бросил под струю английские шарики с персиковым маслом и квадратик прессованной соли, способной ус-покаивать нервную систему.
Пока ванна заполнялась водой, Генрих Иванович вышел на улицу и подошел к беседке, где в полной темноте Белецкая неутомимо щелкала клавишами пи-шущей машинки. Он подошел к жене сзади, некото-рое время смотрел ей на затылок, что-то прикидывая в уме. Затем взял ее за подмышки и поднял со стула. Елена слабо застонала, пытаясь дотянуться до листов бумаги.
– Я тебя верну обратно, – зашептал полковник. – Нельзя же так! На кого стала похожа.
Он поднял жену на руки, ощущая, как легко ее тело, как чувствуются косточки под тонкой кожей. Бе-лецкая слабо сопротивлялась, а когда Шаллер понес ее к дому, она заплакала.
Он внес жену в ванную и посадил на турецкий стульчик. Она невидящим взглядом уставилась в коле-ни полковника и слабо взмахивала руками, словно ди-рижируя.
Печатает, понял Шаллер.
Он стал раздевать жену. Не торопясь, осторожно расстегнул пуговички платья и стянул его через го-лову Елены, ощущая кожей скопившуюся в материи грязь.
Полковник бросил платье на пол и почти сдер-нул с Белецкой нижнее белье с истлевшими кружева-ми. Обнаженное тело Елены пахло осенью, а точнее, осенними листьями, пролежавшими всю зиму под сне-гом.
Шаллер опустил Елену в ванну, и жена опять засто-нала.
– Ничего-ничего, – проговорил полковник, с инте-ресом разглядывая ее тело.
Так и недоразвившаяся грудь теперь и вовсе по-блекла, а бесцветные соски от воды сморщились. Еле-на столь исхудала, что ребра выступили далыпе, чем грудь, а угловатые бедра, казалось, способны издавать металлический звук при соприкосновении со стенками ванны.
Генрих Иванович стал набирать пригоршнями горя-чую воду и поливать ею плечи жены, наблюдая, как по ним бегут крупные мурашки, спускаясь по груди к низу живота, горящему слегка потускневшим золотом.
Он намыливал тело жены ласково и осторожно, словно это была кожа младенца, всего лишь неделю назад появившегося на свет. Благоуханной пеной на-мазывал подмышки Белецкой и тщательно выбривал детей-cирот имени Графа Оплаксина, погибшего в боях за собственную совесть, слависту Теплому, известному городскому дешифровщику.
Полковник заснул. Все его болыпое тело рассла-билось на прохладных простынях, широченная грудь вздымалась спокойно и равномерно, а голова в первые минуты сна была свободна от сновидений.
9
Джером подошел к зданию интерната. Ни одно окно не горело, а потому он, тихо ступая, зашел со двора, за-брался на карниз и пошел по нему к туалетной комнате. Он широко раскинул руки по стене, чтобы сохранить равновесие, и маленькими шажками приближался к цели. Мальчик представил, что под его ногами разверз-лась пропасть, и если он сделает неверный шаг, то его тело разобьется о скалы и он уже никогда не сможет ду-мать.
Джером успешно добрался до незапертого окна, за-брался на подоконник и спрыгнул на пол туалета.
– Ой! Кто это?! – услышал он испуганный голос.
– А ты кто? – в свою очередь спросил Джером.
– Я… я– Солдатов из второго класса, – ответил испуганный голос.
– А я – Джером из седьмого… Ты чего здесь дела-ешь?