Сторожей было два. Один черный, а другой рыжий. Черный — человек как человек, а рыжий мне сразу не понравился.
Я его на допрос. Начинаю расспрашивать, где он был в эти часы, не слыхал ли криков, не видал ли чего подозрительного, когда именно поезда проходят, много ли работы у него, знал ли он этого Степанова, в чем одет был?
Отвечает он мне и все время сбивается. То говорит, что на пути был и ничего не видел, то утверждает, что в сторожке сидел. Потом уверяет, что путь осматривал, а то вдруг вспоминает, что с приятелем, другим сторожем, сидел. Путается, а как ему скажешь, он запрется.
— Я этого не говорил…
— Как не говорил? Ведь записано.
— Не могу знать. Я — человек темный, грамоте не учен, а говорить того не говорил.
Сделал у него обыск — ничего подозрительного, но чувствую я, всем естеством чувствую, что связан он с этим делом. То ли пособлял, то ли сам сработал.
Позвал Теплова и говорю: так и так, рыжий этот — преступник, и его надо арестовать. А Теплов умоляет, чтобы я Василия арестовал.
— Никуда от нас не уйдет Василий, — говорю я, — надо за рыжего взяться.
— Нет, Иван Дмитриевич, — отвечает он, — рыжего вы тоже можете арестовать, а Василия — уж для меня, пожалуйста.
Ну, мне что же — арестовал.
Василий побледнел как полотно.
— Если, — говорит, — насчет убийства, то Богом клянусь, не повинен!
Анна Тимофеевна плачет, рекой разливается. Жалко мне их, а забрал, но забрал и рыжего.
Прошел, наверное, день, как я арестовал их обоих, и вдруг приходит ко мне сама мать убитого, Анна Степанова.
— Здравствуйте, я к вам!
— Здравствуйте, — отвечаю. — С чем пришли? Новости есть?
— Не знаю, как и сказать вам, — начала она, садясь возле стола. — Теперь вот, как я одна осталась да все думаю про горе свое, так мне многое припомнилось, о чем раньше и невдомек было. Соседка моя, Агафоновна, говорит: «Иди да иди», — я и пошла. А теперь думаю, может, глупости все это.
— Никаких, — говорю я ей, — глупостей быть не может, потому что иногда самый пустяк вдруг все дело проясняет. Пожалуйста, рассказывайте.
Она начала рассказывать. Поначалу тихо, спокойно, а потом очень разволновалась.
— Был у сына моего сон, — сказала она, — тогда-то был пустой, а теперь выходит, что был он от Господа ангелом-хранителем ему внушен. Говорила я вам раньше, что он завсегда в праздники у меня ночевал, а утром в пять часов вставал и на завод шел?
Я кивнул, а сам, пока она говорила, приказал, чтобы рыжего привели. Хотел его еще порасспросить кое о чем.
А она продолжает:
— Ну вот, был он у меня, голубчик, в последнее воскресенье. Он спал завсегда подле меня, в чуланчике. Сплю я это и вдруг слышу страшный крик. Я вскочила, зажгла огонь и пошла к сыну. А он, голубчик, сидит на постели, бледный, как наволочка у подушки, весь в поту и трясется. «Колюшка, говорю, — что с тобой?!» — «Страшное, — говорит, — маменька, привиделось. Будто пошел я от вас на завод, и на меня подле самого железнодорожного полотна пять человек напали и бить стали. Вот до сих пор дрожу». Перекрестила я его и говорю: «Сон сном, а только ты, сыночек, не ходи сегодня по своей дороге, а пойди по другой». Он так больше и не заснул, а в пять часов ушел.
— И все? — спрашиваю я.
— Нет, дальше еще страшнее и изумительнее, батюшка. Весь день мне было страшно за Колюшку. Я даже Василию об этом говорила. Потом легла спать и вдруг тоже сон вижу. Будто темная ночь, и снег крутит. Пусто кругом так. Сторожка стоит, а вокруг ни души. Гляжу, идет мой Коля и так-то торопится, и вдруг как выбегут пять человек, таких страшных, и с ними один рыжий, высокий. Замерла я от страха, хочу крикнуть, а они уже на него напали и душат его… Я побежала к нему, кричу, зову на помощь…
Тут меня Василий разбудил. Проснулась я сама не своя, дрожу вся. На следующий же день к сыну пошла. Он здоровый, веселый. «К празднику, говорит, — ждите…» Я и ушла.
Она перевела дух, вытерла вспотевшее лицо и опять начала рассказывать.
— Жду я его в тот-то день, двадцать четвертого, кофей сварила, а он не идет. Василий ушедши, ребята тоже, и так-то жутко, и все о Николаше беспокойство. Ждала, ждала и все думала, что это он запоздал… Вдруг…
Тут она побледнела и почти шепотом заговорила:
— Как что-то загремит, загукает мимо окон. Словно бы пожарные пронеслись. Дом так весь и затрясся. Я обмерла. С нами крестная сила!
Сижу ни жива ни мертва и не знаю, как Василия дождалась. Он пришел, я ему говорю, а он усмехается.