Валерия Малахова
Сорок оттенков чёрного
Старый Шиммель Гернзон всю жизнь красил ткани в чёрный цвет, а потом пеленал ими покойных. Этим занимался отец его, и дед, и прадед, а насчёт прапрадеда Шиммель не был уверен. Дело прибыльное, поскольку люди всегда плодятся и умирают — так уж они устроены. Но плодятся люди быстрей, чем умирают, и это хорошо: внукам Шиммеля будет, с чего прокормиться, когда придёт срок ныне рождённых.
Посему старый Гернзон радовался свадьбам и грустно цокал языком, если Вдаль уходили совсем молодые, которым ещё жить да детей растить.
Но такого Шиммель и в кошмарах, случавшихся после пьянки с мельником Ивосей, не видывал. Труп девицы! Обезглавленный! Посреди его красильни! Да ещё и ведёрко с новой краской, совсем свежей, для пелен Мироськи Славеновой, покойной супруги господина помощника налогового инспектора, предназначенной… вечные небеса! Заветное ведёрко лежало опрокинутым в ногах у мёртвой девицы, и краска некрасивыми пятнами уже присохла к ляжкам и коленям, голым просто бесстыдно… ох, о чём это он? Стражников сюда, немедленно!
Известие признали столь ужасным, что в красильню Шиммеля изволил прибыть сам начальник городской стражи, почтеннейший Роннен Крим. Человеком этот Роннен был нездешним, но происхождения благородного. Слухи ходили, что видали господина начальника стражи во времена оные ажно при дворе Великого Патрона, однако Шиммель бабьим сплетням особо не верил. Известное дело: сегодня медяк найдёшь, а завтра бабы растрезвонят, будто клад вырыл, разбойным атаманом Косем Зипуном сто лет назад запрятанный. Впрочем, господина Крима старый Гернзон весьма уважал. Нрава строгого, почти непьющий, взятки ежели берёт, так пока никто за руку не схватил — чего ещё городу от начальника стражи ждать? Большого ума? Так ведь и умом господина Роннена боги не обделили! Чтоб и взятки с умом, и на улицах порядок — это великим человеком нужно быть!
Роннена Крима сопровождала магичка. Тоже пришлая, снимала угол у солдатки Пусихи на Крапивных Выселках. Магичку старый Шиммель не уважал. Не мог себя заставить. Бабы должны детей рожать, а не порчу наводить. Долго с нечистью хороводы хороводить — чего потом родится?
Магичка, видать, неуважение почувствовала — зыркнула на хозяина красильни недобро. Затем, правда, делом занялась. Чего-то у мёртвой девки промерила, кой-чего пощупала (Шиммеля чуть не вырвало), краски чуток в платочек соскоблила… Вздохнула тяжело.
— В тягости она, Роннен… была.
Тут Шиммелю совсем плохо стало. Это какой же гнилой сучок на беременную руку поднял?! А господин начальник стражи желваки на щеках катнул, да и говорит:
— Думаешь, её из-за этого убили?
Магичка глаза к потолку возвела, плечами дёрнула.
— Я тебе что — некромант? Хотя от некроманта тут пользы тоже с гулькин нос, если не меньше. Голову-то унесли!
— Голову унесли или тело перенесли?
— Сам видишь: крови нет совсем, девчонку сюда уже мёртвую кинули! Рубили голову, похоже, топором — вон следы. А здесь топора нет и близко…
Надо же, глазастая какая! Верно всё — не держит старый Шиммель в красильне топора. Зачем бы?
— Что тебе ещё сказать, Роннен: ведро это, с краской, скорее всего, сам убийца и толкнул, когда в темноте сюда зашёл. Видишь следы? Небось, лет через десять рыбаки в Дурной заводи подмётки выловят… А вот это… похоже, краем длинной одежды вляпался. Кто в городе длинное носит?
— На гулянья даже я надеваю, если не при исполнении.
— Сто драных козлов, вчера же гульки были! Не смотри так, я уже дня три лишь твоими эликсирами и занимаюсь, света белого не вижу… Девчонка местная — видишь вышивку по рукаву? Тут у каждой второй такая. Юбка опять же — их на Вдовьей улице шьют.
— Понял. Пошлю людей, пусть выспросят.
Роннен с магичкой ещё долго толковали, а Шиммеля Гернзона от их разговора мутило. И страшно становилось: вот, девица лежит мёртвая — ладно, не девица, но сути не меняет — а эти двое о своём, о просе для лошадей, о травах для эликсиров… Нельзя же так, не по-людски!
Впрочем, уже вечером старый Шиммель срочно варил новую краску для пелен Мироськи Славеновой — пусть ей Вдали будет лучше, чем здесь! — и о загубленной молодке за работой не вспоминал.
А тело стражники забрали.
Им по чину положено.
Кто покойница такая, выяснили на следующее же утро. Пришёл в дежурную караулку лесоруб Фенон Плесь, сказал, что дочка его, Агашка, домой не вертается. А девка не гулящая, справная…
От кого была брюхата справная Агашка Плесь, папаша её не знал.
Старый Шиммель пелены выкрасил в лучший чёрный цвет — «глубокая ночь». И денег почти не взял — нехорошо. Горе-то у родителей какое…