Фенон напивался с мельником Ивосей каждый вечер и грозился погубителю дочери кишки через нос вытащить и на детородный орган намотать. А пока бил в кабаках посуду и рыдал по канавам, избитый — владельцам питейных заведений было наплевать на горе лесоруба.
Жена Фенона молча чахла. Она тоже не знала, от кого у Агашки дитя.
Впоследствии Шиммель утверждал, что его стопы направили сами боги — обычно старый Гернзон на похороны не ходил. А тут пошёл. Может, и впрямь судьба…
На кладбище собралась целая толпа. Ещё бы — Вдаль отправляют без головы, зато с довеском. Кумушки уже охрипли от споров, куда покойница попадёт — в Чёрные ли Дали, в Светлые ли, — и что ей за блуд будет. Фенон опять напился и чуть не свалился в могилу, а потом решил отколотить мельника Ивосю. Еле развели.
Вот там-то старый Шиммель и углядел рукав и часть подола мантии, выкрашенные в знакомый цвет.
Рукав и всё остальное носил парень с лицом, может, и приятным, но красильщику оно показалось крысиной мордой. Экая гнусь! И серьга обручения в левом ухе — ах ты ж, выплодыш подзаборный, одну девицу загубил, а на другую заришься? Не бывать тому! Где кто-нибудь из стражи? Эй, стража!
Однако старый Шиммель опомнился быстро. Нечего убийцу пугать до срока. Пусть за всё ответ даст!
Тем более, что в толпе и плащ господина начальника стражи мелькал — справная ткань, хорошая краска! У мастеров Роннен Крим одёжу шьёт, сразу видать. А придёт срок — Шиммель Гернзон ему так пелены окрасит, что Вдали привратники ахнут. Чтоб он сто лет жил, наш начальник стражи…
Господин Крим слушал старого мастера, удивлённо приподняв бровь. Пару раз попросил не тыкать в молодчика пальцем — «дабы не спугнуть». Сам бросил украдкой взгляд на многократно помянутую мантию.
— Не вижу ничего… Чёрный цвет — он чёрный и есть.
— Да как же так, господин Крим, — чуть не плакал Шиммель. — Ну что ж вы не видите, когда левый рукав обычной тополиной краской покрашен, её из корней и стеблей вываривают, а правый — та самая, моя краска! «Глаза ревнивца», чёрный орех и змеевик в пропорции… Господин помощник налогового инспектора пеленами супруги весьма довольны были… Нету просто чёрного цвета, господин начальник стражи! «Глубокая ночь» есть, «глаза ревнивца», «бездна», оттенки, опять же…
— Успокойтесь, почтенный мастер, я вам верю. Сколько же оттенков чёрного вы в состоянии различить?
Шиммель озадаченно захлопал выцветшими от старости ресницами.
— Сорок точно смогу, а там, как боги укажут…
— Хорошо, почтенный мастер. Обещаю, что лично расследую ваше заявление со всем тщанием.
— Что скажешь, Иана?
— А что мне сказать-то, Роннен? — магичка поёжилась, тоскливо покосилась на бутыль с пивом. Похоже, выпивка откладывалась: для экспертизы нужна трезвая голова. Неплохо бы и попоститься немного… — Если и есть способ отделить краску от краски, то я его не знаю. Сорок оттенков, говоришь? Ну, можно гонца послать в Академию, запрос сделать…
— Некогда. Пару дней старик Шиммель язык за зубами подержит, а затем разойдётся — не унять. Мне здесь только самосуда не хватало. И так на стражу уже косятся — дескать, не уберегли, куда смотрят… Мне нужно точно знать, виновен этот малый, или нет.
Иана лишь головой покачала. Таков уж он, Роннен Крим: виновного в пыль сотрёт, невиновного не тронет, хоть всем городом требуй. За то и любим.
— Кто он хоть, обляпанный этот?
— Младший писарь при бургомистерской канцелярии. Хвастан Киворов, двадцать лет парню, обручён с Маланкой Долговой, священнической дочкой. Ничего особенного, даже в запой не уходил ни разу.
— Серый, скучный человек, — хмыкнула магичка. — От таких всего можно ждать…
Помолчали. Затем Иана неуверенно тронула Роннена за рукав:
— Есть идея… Но учти: если он искренне считает себя невиновным — может не сработать.
— Даже если он убийца?
— Даже если так.
Идти потемну домой не хотелось. Но господин начальник стражи свалили на бургомистерскую канцелярию столько срочной работы, что выбирать не пришлось. И каракули эти разбери, и красиво перепиши, и господину бургомистру завтра к утру предъяви. А кому отдуваться? Верно, младшим писарям! Старшие-то ещё к вечерней молитве засобирались. Эх, боги, за что караете?
Хвастан знал, за что. Но знание это от себя гнал. Уходи, беда-горе, за три моря, на четыре ветра развейся пеплом… Он, Хвастан, самый умный. Ещё в детстве видал, как приглашённый губернский некромант поднимает убитого в пьяной драке солдатика. Чтобы тот указал виновного, чтобы огласил, от кого принял смерть.