(На экране идет поезд. Титр: Станция ПЕРЕРВА.[7] Паровоз останавливается, кладбище вагонов.)
Эх, подвел транспорт. Разве на таком догонишь? Расписание-то у него вроде поваренной книги. Рецепт вкусный, а кушанье… Отстаешь, дорогой товарищ, а еще транспорт. Подтянись, родимый, оправдай звание-то. Не то другие подтянут… А это кто?…
(На экране появляется «красный обоз».)
А, краснообозчики! Вот, пожалуй, кто довезет, вот с кем по дороге! Им как раз в то же место. Хлеб везут – великое дело делают! Братишка, остановись, захвати…
Титр: А тебе далече?…
– Да до конца пятилетки…
Титр: Ну, садись!
Сокольский, «входя» на экран:
– Вот спасибо, братишечка. Выручаешь! А я сейчас. Я вот только пальтишечко на ватке надену, калошки, зонтичек…
Титр: А к чему это?… Погодка ведь ясная?…
– Мало ли что, дорогой, ясная… А вдруг ударит мороз. Как же тогда… Как бы чего не вышло!..
(На экране затемнение. Обоз скрывается. Нарастающее движение заводских автомобилей, тракторов, машин и т. п. Сокольский вновь выходит из-за экрана на эстраду.)
И никто вместо нас самих не довезет, никто не поможет, но не сдадут темпы, мчатся вперед… Есть еще порох в пороховницах! И пусть еще живы страшные гоголевские хари, еще выставляется изредка чье-нибудь свиное рыло, хрюкая и поводя очами, – все равно старой гоголевской Расее пришел конец. Хари останутся позади…
(На экране памятник Гоголю.)
И сам носатый классик уныло стоит на Арбате,[8] негодуя и дивясь долгой их славе…
1930
Разговор человека с собакой
Почти по Чехову
О весне, дорогие товарищи, лучше всего, по-моему, написал Пушкин.
Не помню, как это у него точно, но, кажется, так: весна, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь… Правда, говорят, что у Пушкина это о зиме написано, что, дескать, – зима, крестьянин торжествует… но я лично считаю, что это совершенно неважно. Важно, что весна на дворе…
Весна – это вообще такое время года, когда у каждого, даже самого черствого человека, в душе птички поют, сирень распускается и хочется чего-нибудь нежного-нежного, возвышенного – то ли с женой развестись, то ли казенные деньги растратить, то ли совсем тихонько сесть за стол и в домком заявление на ближнего в лирических стихах написать…
А кругом такое благорастворение воздухов, девушки такими призывными глазами смотрят, тянет на природу, в лес, к морю…
И тут все вы, дорогие товарищи, на мой взгляд, совершаете непоправимую ошибку… Вместо того чтобы уединиться с любимой девушкой куда-нибудь на лужайку, в лес, смотреть в ее лучезарные глаза – вы ни с того ни с сего приходите вечером в «Эрмитаж» и три часа подряд сидите на этих неудобных скамейках, наивно думая, что какой-нибудь Смирнов-Сокольский заменит вам своими разговорами и природу, и лес, и, что самое замечательное, – любимую девушку…
От всего этого, дорогие товарищи, я сегодня категорически отказываюсь… Самое главное, что вы-то еще ничего, вы хоть сидите целый вечер. А вы посмотрите на этих мучеников. Они же там, за забором, как на трамвае прицепились, висят – того и гляди, вагон остановят и с них штраф потребуют…
Сердце обливается кровью, что мне по роду своей профессии приходится грубо нарушать ваше весеннее настроение и вместо каких-либо возвышенных слов напоминать о презренной прозе жизни.
С каким удовольствием я бы поменялся, например, положением с вами, дорогой товарищ: я бы сел на ваше место, а вы бы вышли сюда, на эстраду, и изволили бы вот при таком настроении публики рассказать о том, что и весна, в сущности, так себе, не то что весна старая, прежняя, и ароматы, ежели ваша квартира окнами на помойку выходит, не такие уж весенние ароматы, да и любимые девушки иногда такими могут оказаться, что проклянешь и день и час, когда с ними встретился…
Трудная у меня профессия. А тут еще в газетах ежедневно столько о вас хорошего пишут и говорят, что положение мое напоминает положение человека, который на свадьбе подойдет к сияющему от радости жениху, влюбленными глазами смотрящему на свою невесту, и вдруг скажет: «Ну на ком ты женился, Петя?! Посмотри – у невесты морда кривая, нос в веснушках». Ну и что тут Петя сделает? Возьмет со стола бутылку и с криком «горько! горько!» ударит этого критика по голове…
От этой роли, дорогие товарищи, я тоже категорически отказываюсь.
Голова у меня одна, а бутылок много…
По моим соображениям, вам весной не меня, а одописца Державина на сцену выпустить надо. Чтобы он вокруг вас ходил и говорил: о, мои знаменитые сограждане! О, какие вы замечательные! О, поздравляю, поздравляю!..
А положение критика само по себе – положение необычайно критическое…
Наступило время, когда ни Гоголю, ни Салтыкову, ни Чехову Антону Павловичу – делать при вас нечего…
Кончились всякие фразы вроде «смех сквозь незримые миру слезы». Это какие такие слезы, скажите, пожалуйста? О чем плачете, дорогие? Продовольственную карточку потеряли, что ли? Так ее же найти можно…
Да, я знаю, например, что в Музтресте не так давно романс Глинки «Сомнение» напечатать категорически отказывались. Какие, говорят, могут быть сомнения в наше время? И правильно, по-моему…
Но кому из классиков теперь каюк окончательный – это, конечно, Чехову, Антон Павловичу…
Я на днях случайно его рассказ «Разговор человека с собакой» прочитал. Возмутительное произведение. Что ни слово – то или выпад, или полное несоответствие действительности.
Разрешите, я вам этот рассказ продемонстрирую… Припомните, как он у Чехова начинается:
«Алексей Иванович Романсов сбил с руки зеленого чертика, отворил осторожно калитку и вошел во двор…
(Открывается занавес. Двор. Окна дома. Собачья будка. На цепи «собака», то есть артист в соответствующем костюме.)
«Человек, – философствовал он, обходя помойную яму…» – и, как видите сами, тут же, на первой строчке, полное несоответствие. Да разве в наше время, наткнувшись на помойную яму, нужно философствовать? Это же при Чехове была помойная яма, а теперь это фактически утильсырье. Тут не философствовать, а собирать его нужно – утилизировать. И так столько лет зря философствовали. Надо помнить, что из утиля можно сделать вещи не хуже, чем те, которые решается продавать потребителю кооперация…
(Собака из будки: Рррррррр…)
Это еще что такое?…
(Собака, вылезая из будки: Ррррррр…)
Смотрите, пожалуйста! Собака. Прямо как у Чехова. А я только что говорил, что с ним распроститься нужно. Оказывается, собака-то еще осталась. Тю, здрасте… Я думал, тебя уже в котиковое пальто переделали…
(Собака: Рррр… гав, гав, гав…)
Но, но, но… Не смей лаять. Это ты в чеховском рассказе на меня лаять могла. Потому что я этого заслуживал. А теперь ты мне должна, может, дифирамбы петь… Я сам сейчас публично от своей профессии отказался. Может, я самого себя по имени-отчеству называю…
(Собака: Рррр… гав, гав, гав…)
Черт его знает, какая-то несознательная собака. Первый раз в жизни вижу…
(Собака: Гав, гав, гав…)
Полное впечатление, что я в будущем метрополитене еду, с пассажирами разговариваю…
(Собака: Гав, гав, гав…)
Не понимаю, а еще интеллигент. С такой мордой вам бы поверху на такси ездить… А вы в новое достижение лезете…
(Собака: Гав, гав, гав…)
Вот я тебя сейчас, сукинова сы… Впрочем, нет, нет. Виноват, что же это я… Тебя обвиняю, а сам тоже на Чехова сбился. Подумай – еще и метрополитен не готов, а я уже боюсь, что люди в него все свои старые привычки захватят… Нет, нет, не верю. Этого не может быть, жучка.
(Собака: Рррр, гав, гав, гав…)
Да ну, пойми, дура… Вот дом новый, стены новые. Нельзя же подумать, что в нем по-старому жить можно. Ну что тут /Чехову делать? Да тут каждая квартира в цветах. Как вишневый сад, жучка… Небо в алмазах.
(Стук открывшегося окна.)
Вот, жучка, и люди… Давай спрячемся, посмотрим, что они делать будут. Я так думаю, не иначе как любовную серенаду петь станут.
7
Перерва – название полустанка на Московско-Курской железной дороге, где осенью 1930 года по недосмотру поездной бригады произошла серьезная авария. Этому случаю был посвящен и нашумевший в ту пору фельетон Демьяна Бедного «Перерва». –
8
Имеется в виду андреевский памятник Н. В. Гоголю, стоявший в то время в начале Гоголевского бульвара, у Арбатской площади. –