— Ну как, добрались мы? — прошептал юноша, еще переводя дух, когда почувствовал, что Эрнотон остановился.
— Да, — ответил виконт, — к счастью, дошли, я уже обессилел.
— Я ничего не вижу.
— Пройдите вперед.
— Нет, нет, еще рано… Что там делают?
— Вяжут петли на концах веревок.
— А он, что делает он?
— Кто он?
— Осужденный.
— Озирается по сторонам, словно подстерегающий добычу ястреб.
Лошади стояли у самого эшафота, так что помощники палача смогли привязать к рукам и ногам Сальседа постромки, прикрепленные к хомутам.
Когда петли веревок грубо врезались ему в лодыжки, Сальсед издал рычание.
Тогда последним, не поддающимся описанию взглядом он окинул огромную площадь, так что тысяч сто зрителей оказались в поле его зрения.
— Сударь, — учтиво сказал ему лейтенант Таншон, — не угодно ли вам будет обратиться к народу до того, как мы начнем?
А на ухо осужденному прошептал:
— Чистосердечное признание — и вы спасете свою жизнь.
Сальсед взглянул ему в глаза, проникая до самого дна души. Взгляд этот был настолько красноречив, что он, казалось, вырвал правду из сердца Таншона, так что вся она раскрылась перед Сальседом.
Тот не мог обмануться; он понял, что лейтенант вполне искренен, что он выполнит обещанное.
— Видите, — продолжал Таншон, — вас покинули на произвол судьбы. Единственная ваша надежда — то, что я вам предлагаю.
— Хорошо! — с хриплым вздохом вырвалось у Сальседа. — Угомоните толпу. Я готов говорить.
— Король требует письменного признания за вашей подписью.
— Тогда развяжите мне руки и дайте перо. Я напишу.
— Признание?
— Да, признание, я согласен.
Ликующему Таншону оставалось лишь подать знак: все было предусмотрено. Один из лучников передал лейтенанту чернильницу, перья, бумагу, которые тот и положил прямо на доски эшафота.
В то же время веревку, крепко охватывавшую руку Сальседа, отпустили фута на три, а его самого приподняли на помосте, чтобы он мог писать.
Сальсед, очутившись наконец в сидячем положении, несколько раз глубоко вздохнул и, разминая руку, вытер губы и откинул взмокшие от пота и свисавшие до колен волосы.
— Ну-ну, — сказал Таншон, — садитесь поудобнее и напишите все подробно!
— О, не бойтесь, — ответил Сальсед, потянувшись за пером, — не бойтесь, я все припомню тем, кто обо мне забыл.
С этими словами он последний раз окинул взглядом толпу.
Видимо, для пажа наступило время показаться, ибо, схватив Эрнотона за руку, он сказал:
— Сударь, молю вас, возьмите меня на руки и приподнимите повыше: из-за голов я ничего не вижу.
— Да вы просто ненасытны, молодой человек, ей-Богу!
— Окажите мне последнюю услугу, сударь!
— Вы, право, злоупотребляете.
— Я должен увидеть осужденного, понимаете? Я должен его увидеть!
И так как Эрнотон медлил с ответом, он взмолился:
— Сжальтесь, сударь, сделайте милость, умоляю вас!
Теперь юноша уже не был капризным тираном, он молил так жалобно, что невозможно было устоять.
Эрнотон взял его за талию и приподнял не без удивления — таким легким оказалось это юное тело.
Теперь голова пажа вознеслась над головами всех прочих зрителей.
Как раз в это мгновение, еще раз окинув взглядом всю площадь, Сальсед взялся за перо.
Он увидел лицо юноши и застыл от изумления.
В тот же миг паж приложил к губам два пальца. Ликование озарило лицо осужденного: оно было похоже на опьянение, охватившее злого богача из евангельской притчи, когда Лазарь уронил ему на пересохший язык каплю воды.
Он увидел знак, которого с таким нетерпением ждал, знак, возвещавший, что его спасут.
В течение нескольких секунд Сальсед не сводил глаз с площади, затем схватил лист бумаги, который протягивал ему обеспокоенный его колебаниями Таншон, и принялся с лихорадочной поспешностью писать.
— Пишет, пишет! — пронеслось в толпе.
— Пишет! — произнес король. — Клянусь Богом, я его помилую.
Внезапно Сальсед перестал писать и еще раз взглянул на юношу.
Тот повторил знак, и Сальсед снова стал писать.
Затем, спустя еще несколько мгновений, он опять поднял глаза. На этот раз паж не только сделал знак пальцами, но и кивнул головой.
— Вы кончили? — спросил Таншон, не спускавший глаз с бумаги.
— Да, — машинально ответил Сальсед.
— Так подпишите.
Сальсед поставил свою подпись, не глядя на бумагу: глаза его были устремлены на юношу.