Теперь, как это ни огорчительно, добросовестность историка вынуждает нас сделать одно признание. Эта роскошная вывеска отнюдь не доказывала, что кабачок, подобно ей, был в хорошие дни полон народу. Напротив, по причинам, которые мы сейчас изложим и которые, надеемся, будут поняты читателями, в гостинице “Меч гордого рыцаря” не только временами, но почти всегда было много свободных мест.
Между тем заведение, как сказали бы в наши дни, было просторное и удобное: над четырехугольным строением, прочно сидевшим на широком фундаменте, поверх вывески горделиво высились четыре башенки, в каждой из которых имелась восьмиугольная комната. Правда, все это было сооружено из досок, однако имело вид кокетливый и несколько таинственный, как и полагается каждому дому, который должен прийтись по вкусу и мужчинам, и, в особенности, женщинам. Но в том-то и коренилось зло.
Всем угодить невозможно.
Однако г-жа Фурнишон, хозяйка “Меча гордого рыцаря”, не разделяла этого мнения. И соответственно своим взглядам на вещи она убедила своего супруга оставить забавное заведение на улице Сент-Оноре, где они до того времени прозябали, и заняться верчением вертелов и откупориванием бутылок на благо влюбленным парочкам перекрестка Бюсси и многих других парижских кварталов. К несчастью для притязаний г-жи Фурнишон, ее гостиница была расположена слишком близко от Пре-о-Клер, так что в “Меч гордого рыцаря” являлись, привлеченные близким соседством и пышной вывеской, многочисленные парочки, намеревающиеся вступить в поединок, а другим парочкам, настроенным менее воинственно, приходилось избегать бедной гостиницы, словно чумы, — так опасались они шума и лязга шпаг. Влюбленные — народ мирный, они не любят, чтобы им мешали, так что в башенках, предназначенных для любовных свиданий, приходилось устраивать на ночлег всяких вояк, а купидоны, изображенные на деревянных панно тем же художником, который нарисовал вывеску, оказались украшены усами и другими более или менее пристойными атрибутами: тут уж поработали углем завсегдатаи гостиницы.
Поэтому г-жа Фурнишон — до сей поры, по правде сказать, не без основания считала, что вывеска принесла их заведению несчастье, и утверждала, что следовало положиться на ее опыт и нарисовать над входом вместо гордого рыцаря и гнусного, всех отталкивающего дракона, например, розовый куст любви, с пышными сердцами вместо цветов: тогда все нежные души обязательно избрали бы ее гостиницу своим убежищем.
К несчастью, мэтр Фурнишон, не желая признаваться, что он раскаивается в своей идее и что эта идея оказалась столь пагубной для его вывески, не считался с замечаниями своей хозяйки и, пожимая плечами, заявлял, что он, бывший пехотинец г-на Данвиля, естественно, должен вербовать своих клиентов в военной среде. Он добавлял, что рейтар, у которого только и мыслей — как бы выпить, пьет за шестерых влюбленных и что, даже если он заплатит лишь половину того, что должен по счету, это все же выгоднее: ведь даже самые расточительные любовники не заплатят столько, сколько три рейтара вместе. К тому же, заключал он, вино — вещь более нравственная, чем любовь.
При этих его словах г-жа Фурнишон, в свою очередь, пожимала плечами, достаточно пухлыми, чтобы злые языки считали себя вправе сомневаться в добропорядочности ее воззрений на нравственность.
Так в семействе Фурнишонов и царил разлад, а супруги прозябали на перекрестке Бюсси, как прозябали они на улице Сент-Оноре, но вдруг некое непредвиденное обстоятельство изменило положение и дало восторжествовать взглядам мэтра Фурнишона, к вящей славе достойной вывески, где нашли себе место представители всех царств природы.
За месяц до казни Сальседа, после очередных военных учений, проходивших в Пре-о-Клер, г-жа Фурнишон и ее супруг сидели, как обычно, каждый в одной из угловых башенок своего заведения. Делать им было нечего, и они были погружены в хладную задумчивость, так как все столики и все комнаты в гостинице “Меч гордого рыцаря” стояли незанятыми.
В тот день на “Розовом кусте любви” не расцвел ни один цветок.
В тот день “Меч гордого рыцаря” наносил холостые удары.
Итак, супруги горестно взирали на поле, на солдат, только что закончивших учения и готовящихся погрузиться на паром у Нельской башни и вернуться в Лувр. Глядя на них и жалуясь на деспотизм военачальника, заставляющего возвращаться в кордегардию солдат, которым, несомненно, хотелось пить, они заметили, что капитан пустил свою лошадь рысью и в сопровождении одного ординарца поскакал к воротам Бюсси.