И он вышел вместе со своими слугами.
К двум часам прибыли еще двенадцать путешественников небольшими группами.
Кое-кто явился в одиночку.
Один даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади, когда он пробивался через плотную толпу, с него стащили шляпу, и такие ловкие, что он не смог заметить, кто именно это сделал.
Впрочем, признавал он, вина всецело его: незачем было являться в Париж в шляпе с такой великолепной пряжкой.
Часам к четырем в гостинице Фурнишонов находилось уже около сорока земляков капитана.
— Странное дело, — сказал хозяин, — они все гасконцы.
— Что тут странного? — ответила жена. — Капитан же сказал, что соберутся его земляки. А раз он сам гасконец, то и земляки его должны быть гасконцами.
— И правда, выходит, что так.
— Ведь господин д’Эпернон родом из Тулузы.
— Правда, правда. Так ты по-прежнему считаешь, что это господин д’Эпернон?
— Ты же сам слышал — он раза три пустил “тысячу чертей”.
— Пустил тысячу чертей? — с беспокойством спросил Фурнишон. — Каких таких чертей?
— Дурак, это его любимое ругательство.
— Верно, верно.
— Удивительно только одно: у нас всего сорок гасконцев, должно было быть сорок пять.
Но к пяти часам появились и пять последних гасконцев, так что постояльцы “Меча” были теперь в полном сборе.
Никогда еще гасконские физиономии не выражали подобного изумления: целый час в зале гостиницы звучали характерные гасконские проклятия и столь шумные изъявления восторга, что супругам Фурнишон почудилось, будто весь Сентонж, весь Пуату, весь Они и весь Лангедок завладели их столовой.
Некоторые из прибывших были знакомы между собой. Так, например, Эсташ де Мираду расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.
— Каким образом ты очутился в Париже? — спросил тот.
— Я приехал по делу о наследстве. А ты, милый мой Сент-Малин?
— Я получил должность в армии.
— А, вот оно что. И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?
— Она пожелала меня сопровождать.
— И ты не мог уехать тайком, чтобы не тащить с собой эту ораву, уцепившуюся за ее юбку?
— Невозможно было: письмо от прокурора вскрыла она.
— А, так ты получил письменное извещение о наследстве? — спросил Сент-Малин.
— Да, — ответил Мираду.
И, торопясь переменить разговор, он заметил:
— Не странно ли, что эта гостиница переполнена, а все постояльцы — сплошь наши земляки?
— Ничего странного: очень уж привлекательная вывеска для благородных людей, — вмешался в разговор наш старый знакомый Пердикка де Пенкорнэ.
— А, вот и вы, дорогой попутчик, — сказал Сент-Малин. — Вы так и не договорили мне того, что начали объяснять у Гревской площади, когда нас разделила эта громадная толпа.
— А что я намеревался вам объяснить? — слегка краснея, спросил Пенкорнэ.
— Каким образом я встретил вас на дороге между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как сейчас, — на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке.
— Вас это занимает, сударь мой?
— Ну, конечно, — сказал Сент-Малин. — От Пуатье до Парижа далековато, а вы пришли из мест, расположенных за Пуатье.
— Я шел из Сент-Андре-де-Кюбзака.
— Вот видите. И путешествовали все время без шляпы?
— Уверяю вас, сейчас вы все поймете. У моего отца имеется пара великолепных коней, которыми он до того дорожит, что способен лишить меня наследства после приключившейся со мной беды.
— А что за беда с вами стряслась?
— Я объезжал одного из них, самого лучшего, как вдруг шагах в десяти от меня раздался выстрел из аркебузы. Конь испугался, понес и помчался по дороге к Дордони.
— И бросился в реку?
— Вот именно.
— С вами вместе?
— Нет. К счастью, я успел соскочить на землю, не то утонул бы вместе с ним.
— Вот как! Бедное животное, значит, утонуло?
— Черт возьми, да! Вы же знаете Дордонь: ширина — полмили.
— Ну, и тогда?
— Тогда я решил не возвращаться домой и вообще укрыться от отцовского гнева где-нибудь подальше.
— А шляпа-то ваша куда делась?
— Да подождите, черт побери! Шляпу сорвало у меня с головы.
— Когда вы падали?
— Я не падал. Я соскочил на землю. Мы, Пенкорнэ, с лошадей не падаем. Пенкорнэ с пеленок наездники.