— Сударь, — обратился он к нему, — говорят, что вы разговаривали со мной намеренно недружелюбным тоном.
— Когда же?
— Да вот только что.
— С вами?
— Со мной.
— А кто это говорит?
— Этот господин, — сказал Эсташ, указывая на Милитора.
— В таком случае этот господин, — ответил Карменж, насмешливо подчеркивая почтительное обращение, — в таком случае этот господин просто болтает, как попугай…
— Вот как! — вскричал взбешенный Милитор.
— …и я предложил бы ему убрать свой клювик подальше, — продолжал Карменж, — не то я вспомню господина де Луаньяка.
— Господин де Луаньяк не называл меня попугаем, сударь!
— Нет, он назвал вас ослом. Вам это больше по вкусу? Мне-то безразлично: если вы осел, я вас хорошенько вздую, а если попугай — выщиплю все ваши перышки.
— Сударь, — вмешался Эсташ, — это мой пасынок, обращайтесь с ним повежливее, прошу вас, хотя бы из уважения ко мне.
— Вот как вы защищаете меня, отчим-папенька! — в бешенстве вскричал Милитор. — Раз так, я сам за себя постою.
— Дети должны ходить в школу, — сказал Эрнотон, — в школу!
— В школу! — повторил Милитор, с поднятыми кулаками наступая на г-на де Карменжа. — Мне семнадцать лет, слышите, сударь?
— Ну а мне двадцать пять, — ответил Эрнотон, — и потому я тебя проучу, как ты того заслуживаешь.
Он схватил Милитора за шиворот и за пояс, приподнял и выбросил из окна первого этажа на улицу, словно куль с песком, в то время как стены сотрясались от отчаянных воплей Лардили.
— А теперь, — невозмутимо продолжал Эрнотон, — отчим, мамаша, пасынок и вся семейка, знайте, что я сделаю из вас начинку для пирогов, если ко мне еще будут приставать.
— Ей-Богу, — сказал Мираду, — я нахожу, что он прав. Незачем было допекать этого дворянина.
— Ах ты трус, позволяешь бить своего сына! — закричала Лардиль, наступая на мужа; волосы ее развевались.
— Ну-ну-ну, — произнес Эсташ, — нечего ерепениться. Ему это только на пользу.
— Это еще что такое, кто здесь выбрасывает людей в окна? — спросил, входя в зал, какой-то офицер. — Черт побери! Раз уж затеваешь такие шуточки, надо хоть кричать прохожим: берегитесь!
— Господин де Луаньяк! — вырвалось человек у двадцати.
— Господин де Луаньяк! — повторили все сорок пять. При этом имени, знаменитом в Гаскони, все, умолкнув, встали со своих мест.
IX
ГОСПОДИН ДЕ ЛУАНЬЯК
За г-ном де Луаньяком вошел Милитор, несколько помятый при падении и багровый от ярости.
— Слуга покорный, господа, — сказал Луаньяк, — шумим, кажется, порядочно… Ага! Юный Милитор опять, видимо, на кого-то тявкал, и нос его от этого несколько пострадал.
— Мне за это заплатят, — пробурчал Милитор, показывая Карменжу кулак.
— Подавайте на стол, мэтр Фурнишон, — крикнул Луаньяк, — и пусть каждый, если возможно, поласковей разговаривает с соседом. С этой минуты вы все должны любить друг друга, как братья.
— Гм, — буркнул Сент-Малин.
— Христианская любовь — вещь редкая, — сказал Шалабр, тщательно закрывая свой серо-стальной камзол салфеткой так, чтобы с ним не приключилось беды, сколько бы различных соусов ни подавали к столу.
— Любить друг друга при таком близком соседстве трудновато, — добавил Эрнотон, — правда, мы ведь недолго будем вместе.
— Вот видите, — вскричал Пенкорнэ, которого все еще терзали насмешки Сент-Малина, — надо мной смеются из-за того, что у меня нет шляпы, а никто слова не скажет господину Пертинаксу де Монкрабо, севшему за стол в кирасе времен императора Пертинакса, от которого он, по всей вероятности, происходит. Вот что значит оборонительное оружие!
Монкрабо, не желая сдаваться, выпрямился и вскричал фальцетом:
— Господа, я ее снимаю. Это предупреждение тем, кто хотел бы меня видеть при наступательном, а не оборонительном оружии.
И он стал величественно распускать ремни кирасы, сделав своему лакею, седоватому толстяку лет пятидесяти, знак подойти поближе.
— Ну, ладно, ладно! — произнес г-н де Луаньяк, — не будем ссориться и скорее за стол.
— Избавьте меня, пожалуйста, от этой кирасы, — сказал Пертинакс своему слуге.
Толстяк принял ее из его рук.
— А я, — тихонько шепнул он ему, — я когда буду обедать? Вели мне подать чего-нибудь, Пертинакс, я помираю с голоду.
Как ни фамильярно было подобное обращение, оно не вызвало никакого удивления у того, к кому относилось.