— Сделаю все возможное, — сказал он. — Но для большей уверенности вы тоже похлопочите.
— Гм! — недовольно пробурчал лакей. — Не очень-то это утешительно!
— У нас совсем ничего не осталось? — спросил Пертинакс.
— В Саксе мы проели последний экю.
— Черт возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.
Не успел он произнести эти слова, как на улице, а потом у самого порога гостиницы раздался громкий возглас:
— Покупаю старое железо! Кто продает на слом?
Услышав этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям.
Тем временем сам хозяин величественно подавал на стол первые блюда.
Судя по приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходная.
Хозяин, не будучи в состоянии достойным образом отвечать на все сыпавшиеся на него похвалы, пожелал, чтобы их разделила с ним его супруга.
Он принялся искать ее глазами, но тщетно. Она исчезла. Тогда он стал звать ее.
— Чего она там застряла? — спросил он у поваренка, видя, что жена так и не является.
— Ах, хозяин, ей такое золотое дельце подвернулось, — ответил тот. — Она сбывает все ваше старое железо за новенькие денежки.
— Надеюсь, речь идет не о моей боевой кирасе и каске! — возопил Фурнишон, устремляясь к выходу.
— Да нет же, нет, — сказал Луаньяк, — королевским указом запрещено скупать оружие.
— Все равно, — бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.
В зал вошла ликующая г-жа Фурнишон.
— Что это с тобой такое? — спросила она, глядя на взволнованного мужа.
— А то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.
— Ну и что же?
— А я не хочу, чтобы его продавали!
— Да ведь сейчас у нас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.
— Но с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? — заметил Шалабр.
— Напротив, сударь, — сказала г-жа Фурнишон, — этот торговец уже давно делает мне самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, — это десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.
— Как! Десять экю? — изумился Шалабр. — Так дорого? О, черт!
Он задумался.
— Десять экю! — повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. — Вы слышите, господин Самюэль?
Господин Самюэль уже исчез.
— Но помилуйте, — произнес г-н де Луаньяк, — ведь этот торговец рискует попасть на виселицу!
— О, это славный малый, безобидный и сговорчивый, — продолжала г-жа Фурнишон.
— А что он делает со всем этим железом?
— Продает на вес.
— На вес! — повторил г-н де Луаньяк. — И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?
— За старую кирасу и старую каску.
— Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!
— Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! — сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. — Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа — и шлемы, и наручни, и кирасы.
— Как? Вы продали бы латы своих предков? — насмешливо спросил Сент-Малин.
— Ах, сударь, — сказал Эсташ де Мираду, — вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.
— Подумаешь! — возразил Шалабр. — В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.
За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишона были хорошо наперчены.
Голоса достигли самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.
— И веселятся же эти люди, — сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался Эрнотон, — а почему — сами не знают.
— Я тоже не знаю, — ответил Карменж. — Правда, что до меня, то я исключение — я вовсе не в радостном расположении духа.
— И напрасно, — продолжал Луаньяк, — вы ведь из тех, для кого Париж — золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.
Эрнотон отрицательно покачал головой.