— Рука у вас мощная, приятель, не так ли?
— Ну та, сутарь, не слапа, не слапа.
— Тем лучше, сейчас это важно, особенно если правда, что идут лотарингцы.
— Они не итут.
— Нет?
— Софсем нет.
— Так зачем же было запирать ворота? Не понимаю.
— Та фам и не нушно понимать, — ответил швейцарец, расхохотавшись над собственной шуткой.
— Прафильно, трук, ошснь прафильно, — сказал Робер Брике, — спасипо.
И Робер Брике отошел от швейцарца и приблизился к другой кучке людей, а достойный гельвет, перестав смеяться, пробормотал:
— Bei Gott! lch glaube er spottet meiner. Was ist das fur ein Mann, der sich erlaubt, einen Schweizer seiner koniglichen Majestot auszulachen? — что в переводе означает: “Клянусь Богом! Кажется, он надо мною смеялся! Что за человек, осмелившийся насмехаться над швейцарцем его королевского величества?”
II
ЧТО ПРОИСХОДИЛО У СЕНТ-АНТУАНСКИХ ВОРОТ
Одну из собравшихся здесь групп составляло немало горожан, оставшихся вне городских стен после того, как ворота неожиданно заперли. Люди эти толпились вокруг четырех или пяти всадников весьма воинственного вида, которых, видимо, очень не устраивало, что ворота были на запоре, ибо они изо всех сил орали:
— Ворота! Ворота!
Крики эти, с еще большей яростью подхваченные толпой, сливались в адский шум.
Робер Брике присоединился к горожанам и принялся кричать громче других:
— Ворота! Ворота!
В конце концов один из всадников, восхищенный мощью его голоса, обернулся к нему и, поклонившись, сказал:
— Ну не позор ли, сударь, что средь бела дня закрывают городские ворота, словно Париж осадили испанцы или англичане?
Робер Брике внимательно посмотрел на заговорившего с ним человека лет сорока — сорока пяти. Человек этот, видимо, был начальником окружавших его всадников.
Осмотром Робер Брике, надо полагать, остался доволен, ибо он, в свою очередь, поклонился и ответил:
— Ах, сударь, вы правы, десять, двадцать раз правы. Но, — прибавил он, — не хочу проявлять излишнего любопытства, однако все же осмелюсь спросить вас: по какой, на ваш взгляд, причине принята подобная мера
— Да ей-Богу же, — ответил кто-то — они боятся, как бы не слопали ихнего Сальседа.
— К черту! — раздался чей-то голос. — Добыча незавидная!
Робер Брике обернулся в ту сторону, откуда послышался этот голос с акцентом, выдававшим несомненнейшего гасконца, и увидел молодого человека лет двадцати пяти, опиравшегося рукой на круп лошади того, кто показался ему начальником.
Молодой человек был без шляпы — вероятно, он потерял ее в суматохе.
У мэтра Брике, судя по всему, был наметанный глаз, но долго он ни на ком не задерживал своего внимания. Поэтому он быстро отвел взгляд от гасконца, видимо, не сочтя его стоящим внимания, и посмотрел на всадника.
— Говорят, что этот Сальсед — приспешник господина де Гиза, значит, он добыча знатная.
— Да ну, неужто так говорят? — спросил любопытный гасконец, весь превратившись в слух.
— Да, говорят, — ответил, пожимая плечами, всадник. — Но теперь болтают много всякой чепухи!
— Ах вот как, — вмешался Брике, устремляя на него вопрошающий взгляд и насмешливо улыбаясь, — вы, значит, думаете, сударь, что Сальсед не имеет отношения к господину де Гизу?
— Не только думаю, но даже уверен, — ответил всадник.
Тут он заметил, что Робер Брике сделал движение, означавшее: “А на чем основывается эта ваша уверенность?” — и потому тотчас прибавил:
— Если бы Сальсед был одним из людей герцога, тот, без сомнения, не допустил бы, чтобы его схватили и привезли из Брюсселя в Париж связанным по рукам и ногам, или, по крайней мере, попытался бы силой освободить пленника.
— Освободить силой, — повторил Брике, — было бы очень рискованным делом. Удалась бы эта попытка или нет, но, исходи она от господина де Гиза, ему пришлось бы признать, что он устроил заговор против герцога Анжуйского.
— Господина де Гиза такое соображение не остановило бы, — сухо возразил всадник, — я в этом уверен, и раз он не потребовал выдачи Сальседа и не защищал его, значит, Сальсед не его человек.
— Простите, что я настаиваю, — не унимался Брике, — но я ничего не выдумал. Сведения о том, что Сальсед заговорил, вполне достоверны.
— Где заговорил? На суде?
— Нет, не на суде, сударь, — под пыткой. Но разве это не все равно? — спросил Брике с плохо разыгранным простодушием.