— То есть, — прервал Бюсси, и именно тут-то он и пожал плечами, — то есть принцы наши находятся всюду, где нас нет, и никогда их нет там, где мы хотели бы их видеть. Ну что, например, делает госпожа де Монпансье?
— Сударь, госпожа де Монпансье сегодня утром проникла в Париж.
— И никто ее не видел.
— Видели, сударь.
— Кто же именно?
— Сальсед.
— О, о! — зашумели собравшиеся.
— Но, — заметил Крюсе, — она, значит, сделалась невидимкой.
— Не совсем, но, надеюсь, оказалась неуловимой.
— А как стало известно, что она здесь? — спросил Никола Пулен. — Ведь не Сальсед же, в самом деле, сообщил вам это?
— Я знаю, что она здесь, — ответил Мейнвиль, — так как сопровождал ее до Сент-Антуанских ворот.
— Я слышал, что ворота были заперты? — вмешался Марто, который только и ждал случая произнести еще одну речь.
— Да, сударь, — ответил Мейнвиль со своей неизменной учтивостью, которой не могли поколебать никакие нападки.
— А как же она добилась, чтобы ей открыли ворота?
— Это уж ее дело.
— У нее есть власть заставить охрану открыть ворота Парижа? — Лигисты были завистливы и подозрительны, как все люди низшего сословия, когда они в союзе с высшими.
— Господа, — сказал Мейнвиль, — сегодня у ворот Парижа происходило нечто вам, видимо, совсем неизвестное или же известное лишь в общих чертах. Был отдан приказ пропустить через заставу лишь тех, кто имел при себе особый пропуск. Кто его подписывал? Этого я не знаю. Так вот, у Сент-Антуанских ворот раньше нас прошли в город пять или шесть человек, из которых четверо были очень плохо одеты и довольно невзрачного вида. Шесть человек, они имели эти особые пропуска и прошли у нас перед самым носом. Кое-кто из них держал себя с шутовской наглостью людей, воображающих себя в завоеванной стране. Что это за люди? Что это за пропуска? Ответьте нам на этот вопрос, господа парижане, ведь вам поручено быть в курсе всего, что касается вашего города.
Таким образом, из обвиняемого Мейнвиль превратился в обвинителя, что в ораторском искусстве самое главное.
— Пропуска, по которым в Париж, в виде исключения, проходят какие-то наглецы? Ого, что бы это могло значить? — недоумевающе спросил Никола Пулен.
— Раз этого не знаете вы, местные жители, как можем знать это мы, живущие в Лотарингии и все время бродящие по дорогам Франции, чтобы соединить оба конца круга, именуемого нашим Союзом?
— Ну, а как прибыли эти люди?
— Одни пешие, другие верхом. Одни без спутников, другие со слугами.
— Это люди короля?
— Трое или четверо из них были просто оборванцы.
— Военные?
— На шесть человек у них было только две шпаги.
— Иностранцы?
— Мне кажется — гасконцы.
— О, — презрительно протянул кто-то из присутствующих.
— Не важно, — сказал Бюсси, — даже если бы это были турки, на них следует обратить внимание. Мы наведем справки. Это уж ваше дело, господин Пулен. Но все это не имеет прямого отношения к делам Лиги.
— Существует новый план, — ответил г-н де Мейнвиль. — Завтра вы узнаете, что Сальсед, который нас уже однажды предал и намеревался предать еще раз, не только не сказал ничего, но даже взял на эшафоте обратно свои прежние показания. Все это лишь благодаря герцогине, которая вошла в город вместе с одним из обладателей пропуска и имела мужество добраться до самого эшафота, под угрозой быть раздавленной в толпе, и показаться осужденному, под угрозой быть узнанной всеми. Именно тогда-то Сальсед остановился, решив не давать показаний, а через мгновение палач, наш славный сторонник, помешал ему раскаяться в этом решении. Таким образом, господа, можно ничего не опасаться касательно наших действий во Фландрии. Эта роковая тайна погребена в могиле Сальседа.