— Да нет же, нет, ваше величество.
— Слава Богу, так чего же тебе надобно? Говори.
— Я хочу, чтобы эти ваши телохранители, мои земляки, слушались только меня. Но я не стану выступать ни впереди, ни позади их. У меня будет заместитель.
“За этим опять что-то кроется, — подумал Генрих, покачав головой, — этот чертяка дает мне тогда, когда может получить что-либо взамен”.
Вслух же он произнес:
— Отлично. Получишь командование.
— И это останется в тайне?
— Но кто же будет официальным командиром моих сорока пяти?
— Юный Луаньяк.
— А, тем лучше.
— Вашему величеству он подходит?
— Отлично.
— Так, значит, решено?
— Да, но…
— Но?..
— Какую роль при тебе играет Луаньяк?
— Он мой д’Эпернон, ваше величество.
— Ну, так он тебе недешево обходится, — буркнул король.
— Ваше величество изволили сказать…
— Я сказал, что согласен.
— Сир, я иду к казначею за сорока пятью кошельками.
— Сегодня вечером?
— Да, чтобы мои ребята нашли их завтра на своих табуретах!
— Верно. Иди. Я возвращаюсь к себе.
— Вы довольны, ваше величество?
— Пожалуй, доволен.
— Во всяком случае, вы под надежной охраной.
— Да, меня охраняют люди, спящие так, что их не добудишься.
— Зато завтра они будут бодрствовать.
Д’Эпернон проводил Генриха до дверей галереи и расстался с ним, говоря про себя: “Если я не король, то охрана у меня, как у короля, и она, тысяча чертей, не стоит мне ни гроша!”
XIV
ТЕНЬ ШИКО
Только что мы говорили, что король никогда не испытывал разочарования в своих друзьях. Он знал их недостатки и их достоинства и, царь земной, читал в глубине их сердец так же ясно, как это возможно было для Царя Небесного.
Он сразу понял, куда гнет д’Эпернон. Но так как он уже приготовился дать, не получив ничего взамен, а вышло, что он, наоборот, получил взамен шестидесяти тысяч экю сорок пять телохранителей, идея гасконца показалась ему просто находкой.
К тому же это было нечто новенькое. К бедному королю Франции подобный товар, редкий и для его подданных, поступает не слишком часто, а особенно к такому королю, как Генрих III: ведь после выхода он причешет своих собачек, разложит в ряд черепа своих четок, испустит положенное количество вздохов, и делать ему совершенно нечего.
Поэтому охрана, организованная д’Эперноном, понравилась королю: об этом станут говорить, и он сможет прочитать на лицах окружающих не только то, что он привык на них видеть в течение десяти лет, с тех пор как он вернулся из Польши.
Приближаясь к комнате, где его ждал дежурный лакей, в немалой степени заинтригованный этой необычной вечерней прогулкой, Генрих перебирал в уме все преимущества, связанные с учреждением нового отряда из сорока пяти телохранителей.
Как для всех людей, чей ум недостаточно остер или же притупился, те самые мысли, которые в беседе с ним подчеркивал д’Эпернон, теперь озарились для него гораздо более ярким светом.
И правда, — думал король, — люди эти будут, наверно, очень храбры и, возможно, очень преданны. У некоторых из них внешность располагающая, у других мрачноватая: слава Богу, тут будет на все вкусы. И потом, это же великолепная штука — конвой из сорока пяти вояк, в любой миг готовых выхватить шпаги из ножен!”
Это последнее звено в цепи мыслей вызвало в нем воспоминание о других столь преданных ему шпагах, о которых он так горько сожалел во всеуслышание и еще горше — про себя. И тут же Генрихом овладела глубочайшая скорбь, так часто посещавшая^ его, что она, можно сказать, превратилась в обычное для него состояние духа. Время было такое суровое, люди кругом так злонамеренны, венцы так непрочно держались на головах у монархов, что он снова ощутил неодолимое желание или умереть, или предаться бурному веселью, чтобы хоть на миг излечиться от болезни, уже в эту эпоху названной англичанами, научившими нас меланхолии, сплином. Он стал искать глазами Жуаеза и, нигде не видя его, справился о нем у слуги.
— Господин герцог еще не возвращался, — ответил тот.
— Хорошо. Позовите моих камердинеров и можете идти.
— Сир, в спальне вашего величества все уже готово, а ее величество королева спрашивала, не будет ли каких приказаний.