Генрих уже намеревался ответить, подыскав подходящее оправдание, из тех, к каким обычно прибегают короли, когда слышат подобные упреки, но внезапно раздались шелест и лязганье колец — отдергивали тяжелую бархатную портьеру.
— Господин герцог де Жуаез, — произнес слуга.
— Вот он, черт побери, твой посланец! — вскричал Шико. — Кто сумеет представлять тебя лучше, чем мессир Анн, попробуй найди!
— И правда, — прошептал Генрих, — ни один из моих министров не давал мне таких хороших советов, как этот чертяка!
— А, так ты наконец признаешь это? — сказал Шико. И он забился поглубже в кресло, свернувшись калачиком, так что даже самый лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не мог бы увидеть в этом огромном кресле, куда погрузился Шико, что-либо, кроме выступов резьбы на его ручках и спинке.
Господин де Жуаез, хотя и был главнокомандующим французским флотом, тоже ничего не заметил.
Увидев своего юного любимца, король радостно вскрикнул и протянул ему руку.
— Садись, Жуаез, дитя мое, — сказал он. — Боже мой, как ты поздно явился.
— Ваше величество, — ответил Жуаез, — вы очень добры, что изволили это заметить.
И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных на ступеньках.
XV
О ТОМ, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ КОРОЛЮ НАЙТИ ХОРОШЕГО ПОСЛА
Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.
— Ну что ж, Жуаез, — сказал Генрих, — хорошо вы побродили по городу?
— Отлично, сир, благодарю вас, — рассеянно ответил герцог.
— Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!
— Послушайте, ваше величество, честно говоря — не очень-то это развлекательное зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.
— Какой жалостливый!
— Нет, я эгоист… Чужие страдания действуют мне на нервы.
— Ты знаешь, что произошло?
— Где именно?
— На Гревской площади?
— По правде говоря, нет.
— Сальсед отрекся от своих показаний.
— Вот как!
— Вам это безразлично, Жуаез?
— Признаюсь откровенно, ваше величество, я не придавал большого значения тому, что он мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.
— Но ведь он сперва сознался.
— Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы и начали действовать, пока вы, ваше величество, сидели спокойно: это было неизбежно.
— Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?
— Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.
— Оставим это, Жуаез.
— Сир…
— Мне понадобится твой брат.
— Мой брат, как и я сам, всегда к услугам вашего величества.
— Значит, я могу на него рассчитывать?
— Разумеется.
— Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.
— Вне Парижа?
— Да.
— В таком случае это невозможно, ваше величество.
— Почему?
— Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.
Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.
— Что это значит? — спросил он.
Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.
— Ваше величество, — сказал он, — это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен, но он недостаточно ловко приступил к делу. Пошел по неправильному пути, и вот бедный мальчик начал худеть, худеть…
— И правда, — сказал король, — это бросилось мне в глаза.
— И все мрачнеет, черт побери, словно он живет при дворе вашего величества.
От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.
— Не обращай внимания, Анн, — засмеялся Генрих, — это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так ты говоришь, друг мой, что бедняге дю Бушажу взгрустнулось?
— Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он где-то повстречал женщину, все время пребывающую в угнетенном состоянии духа. Нет ничего ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур можно добиться успеха, не хуже чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.