— Вы мэтр Робер Брике? — спросил дирижер оркестра.
— Я, собственной персоной.
— Ну, так мы всецело в вашем распоряжении, сударь, — ответил итальянец, подняв свою палочку, что вызвало новый взрыв музыки.
“Решительно, разобраться в этом нет никакой возможности”, — подумал Шико, пытливо вглядываясь в толпу и соседние дома.
Все обитатели домов высыпали к окнам, на пороги или же смешались с теми, кто стоял у его двери.
Все окна и двери “Меча гордого рыцаря” были заняты самим мэтром Фурнишоном, его женой и всеми чадами и домочадцами сорока пяти — их женами, детьми и слугами.
Лишь дом напротив был сумрачен и нем, как могила.
Шико все еще искал глазами объяснения этой таинственной загадке, как вдруг ему почудилось, что под навесом своего дома, через щели в настиле балкона, он видит человека, закутанного в темный плащ, видит его черную шляпу с красным пером, длинную шпагу: человек этот, думая, что он никем не замечен, пожирал глазами дом напротив — безлюдный, немой, мертвый дом.
Время от времени дирижер покидал свой пост, подходил к этому человеку и тихонько переговаривался с ним.
Шико сразу догадался, что именно в этом вся суть происходящего и что черная шляпа скрывает лицо знатного дворянина.
Тотчас же все внимание его обратилось на этого человека. Ему удобно было наблюдать: сидя у самых перил балкона, он мог видеть все, что делалось на улице и под навесом. Поэтому ему удалось проследить за всеми движениями таинственного незнакомца: при первой же неосторожности тот обязательно показал бы Шико свое лицо.
Внезапно, когда Шико был еще целиком поглощен своими наблюдениями, на углу улицы показался всадник в сопровождении двух верховых слуг, принявшихся ударами хлыста энергично разгонять любопытных, обступивших оркестр.
— Господин де Жуаез! — прошептал Шико, узнав во всаднике адмирала Франции, которому по приказу короля пришлось обуться в сапоги со шпорами.
Когда любопытные рассеялись, оркестр смолк.
Видимо, тишина воцарилась по знаку хозяина.
Всадник подъехал к господину, спрятавшемуся под навесом.
— Ну как, Анри, — спросил он, — что нового?
— Ничего, брат, ничего.
— Ничего?!
— Нет, она даже не показалась.
— Эти бездельники, значит, и не пошумели как следует!
— Они оглушили весь квартал.
— А разве они не кричали, как им было велено, что играют в честь этого буржуа?
— Они так громко кричали об этом, что он вышел на балкон и слушает серенаду.
— А она не появлялась?
— Ни она, ни кто-либо из других жильцов того дома.
— А ведь задумано было очень тонко, — сказал несколько уязвленный Жуаез. — Она могла, нисколько себя не компрометируя, поступить, как все эти добрые люди, — послушать музыку, исполнявшуюся в честь ее соседа.
Анри покачал головой:
— Ах, сразу видно, что ты ее не знаешь, брат.
— Знаю, отлично знаю. То есть я знаю вообще всех женщин, и так как она входит в их число, отчаиваться нечего.
— О, Боже мой, Анн, ты говоришь это довольно безнадежным тоном.
— Ничуть. Только необходимо, чтобы теперь буржуа каждый вечер получал свою серенаду.
— Но тогда она переберется в другое место!
— Почему? Ты ничего не станешь говорить, ничем на нее не укажешь, все время будешь оставаться в тени. А буржуа что-нибудь говорил по поводу оказанной ему любезности?
— Он обратился с расспросами к оркестру. Да вот, слышишь, он опять заговорил.
И действительно, Брике, решив во что бы то ни стало выяснить, в чем дело, поднялся с места, чтобы снова обратиться к дирижеру.
— Замолчите, вы, там, наверху, и убирайтесь к себе, — с раздражением крикнул Анн. — Серенаду вы, черт возьми, получили, говорить больше не о чем, сидите спокойно.
— Ах, серенаду, — ответил Шико с самым любезным видом. — Я хотел бы все-таки знать, кому она предназначается, эта моя серенада.
— Вашей дочери, болван.
— Простите, сударь, но у меня нет дочери.
— Значит, жене.
— Я, слава Тебе Господи, не женат!
— Тогда вам, лично вам.
— Мне?!
— Да, тебе, и если ты не зайдешь обратно в дом…
И Жуаез, переходя от слов к делу, направил своего коня к балкону Шико прямо сквозь толпу музыкантов.
— Черти полосатые! — вскричал Шико. — Если музыка предназначалась мне, кто же это давит моих музыкантов?
— Старый дурак! — проворчал Жуаез, поднимая голову, — если ты сейчас же не спрячешь свою гнусную рожу в свое воронье гнездо, музыканты разобьют инструменты о твою спину!