VI. Братья де Жуаезы
Оба брата де Жуаезы выбрались из Ратуши черным ходом и, оставив своих слуг и лошадей возле королевских экипажей, пошли рядом по улицам этого обычно людного, а сейчас пустынного квартала: жадный до зрелищ народ собрался на Гревской площади.
Они шагали рука об руку в полном молчании.
Анри, обычно такой веселый, был чем-то озабочен и почти угрюм.
Анн казался встревоженным необщительностью брата.
Он первый прервал молчание.
— Куда же ты ведешь меня, Анри?
— Никуда, брат; иду куда глаза глядят, — ответил Анри, словно внезапно пробудившись. — А тебе хочется куда-нибудь пойти? — Анри грустно улыбнулся: — Мне безразлично, куда идти.
— Но ведь ты каждый вечер куда-то уходишь, — сказал Анн.
— Ты что же, расспрашиваешь меня, брат? — спросил Анри. В голосе его звучала нежность, смешанная с уважением к старшему брату.
— Боже упаси! Чужая тайна неприкосновенна.
— Как только пожелаешь, брат, — заметил Анри, — у меня не будет никаких тайн от тебя.
— Не будет тайн?
— Нет, брат. Ведь ты и сеньор мой[16] и друг.
— По правде сказать, я думал, что для исповеди у тебя есть наш ученый братец, этот столп богословия, светоч веры, мудрый духовник всего двора, который когда-нибудь станет кардиналом; я думал, что ты исповедуешься у него и получаешь отпущение грехов и… кто знает?.. может быть, даже полезный совет. Ибо, — добавил Анн со смехом, — члены нашей семьи — на все руки мастера; доказательство — наш возлюбленный батюшка.
Анри дю Бушаж схватил руку брата и сердечно пожал ее.
— Ты для меня, милый мой Анн, — сказал он, — больше, чем духовник, больше, чем исповедник, больше, чем отец, — повторяю: ты мой друг.
— Так скажи мне, друг мой, почему ты, прежде такой веселый, становишься все печальнее.
— Я, брат, вовсе не грущу, — улыбнувшись, ответил Анри.
— Что же с тобой?
— Я влюблен.
— Но почему такая озабоченность?
— Я беспрерывно думаю о своей любви.
— Вот и сейчас ты вздыхаешь! Анри, а ведь ты граф дю Бушаж, брат Жуаеза, которого злые языки называют третьим королем Франции… Второй король — это господин де Гиз… если, впрочем, не первый. Ты богат, красив и скоро станешь, как и я, пэром Франции и герцогом; ты влюблен, погружен в раздумье, вздыхаешь… хотя и выбрал девиз: Hilariter.[17]
— Милый мой Анн, всех этих даров прошлого и обещаний будущего мало для моего счастья. Я не честолюбив.
— Иначе говоря, ты отказался от честолюбия.
— Я не гонюсь за тем, о чем ты говоришь.
— Сейчас — возможно. Но потом?
— Я ничего не желаю, брат.
— И ты не прав. Тебя зовут Жуаез — это одно из лучших имен Франции; твой брат — любимец короля; ты должен всего хотеть, ко всему стремиться, все получать.
Анри грустно поник головой.
— Послушай, — сказал Анн, — мы одни, вдали от всех. Черт побери, да мы незаметно дошли до реки и стоим на мосту Турнель! Не думаю, чтобы в этом пустынном месте нас кто-нибудь подслушал. Может быть, тебе надо сообщить мне что-нибудь важное, Анри?
— Ничего, ничего. Я просто влюблен, ты же знаешь.
— Она красива, по крайней мере?
— Даже слишком.
— Как ее зовут?
— Не знаю.
— Друг мой, я начинаю думать, что положение опаснее, чем казалось. Это уж не грусть, клянусь папой, — это безумие!
— Она говорила со мной лишь раз или, вернее, говорила в моем присутствии, и с той поры я ни разу не слышал ее голоса.
— И ты не разузнал о ней?
— У кого?
— Как у кого? У соседей.
— Она живет одна в доме, и никто ее не знает.
— Что ж, выходит, это какая-то тень?
— Это женщина, высокая и прекрасная, как нимфа, неулыбчивая и строгая, как архангел Гавриил.
— Где же ты ее встретил?
— Однажды я увязался за какой-то девушкой на перекрестке Жипесьен и зашел в церковный сад. Там под деревьями есть могильная плита… Ты когда-нибудь заходил в этот сад, брат мой?
— Никогда. Но это неважно, продолжай.
— Начинало смеркаться. Я потерял девушку из виду и, разыскивая ее, подошел к этой плите.
— Ну, ну, я слушаю.
— Я заметил какую-то женскую фигуру и простер к ней руки. Вдруг голос мужчины, мною раньше не замеченного, произнес: «Простите, сударь», и человек этот отстранил меня без резкости, но твердо.
— Он осмелился коснуться тебя, Жуаез?
— Слушай дальше. На лицо незнакомца был надвинут капюшон: я принял его за монаха. Кроме того, меня поразил его вежливый, даже дружелюбный тон; он указал на находившуюся шагах в десяти от нас женщину: она как раз преклонила колени перед каменной плитой, словно перед алтарем.
16
Имеется в виду и фактическое старшинство Анна, и его более высокое положение в феодальной иерархии.