Сорок Сороков

21. плиты, бетоны,
на углах из синемо сад –
каждый человек утонет
в восторгах Маркиза де Сад.

22. Но машины в ровном скрежете
точат свои клинки –
будет день и они разрежут
мир, мрущий от тоски,

23. разорвут на части,
маховик их дифференциалом счислит.
Эй машины у власти!
Эй, грядут машинные мысли!

24. Да прийдет царство машины,
и человек с заводом на 24 часа,
землю со скуки сдвинет
и бросит небесным Псам;

25. и только в пустыне эфира
замается от спичек коробка,
а на ней изреченье Штирнера:
«К черту землю, мы не робкие».

26. И как отзвук тех далеких былей,
и как запах будущих утех –
взрыв войны и капли крови в пыли,
и парабулы мертвых тел;

27. стылым грохотом орудий
мира тело хромое орет, –
в распоротые груди
орет орудий рот:

28. «Ваши пальцы пахнут ладаном,
а в ресницах спит печаль,
ничего теперь не жаль».
никого не надо нам.

29. Утопия, какую не вымечтал Моррис,
вонзает в мозг насмешку, что кинжал, –
из крови новое Красное море –
– Никого теперь не жаль.

30. В грохотаньях роковые сцепленья
давят усталых грудь:
позабудь мысли твердой горенье,
позабудь, явись, будь.

31. Про холод и муки разлуки,
как шаги командора, звучат
их мерные, верные, стуки,
говорит их совиный взгляд

32. Про любовь, про тоску от Бога,
и про стальную волю,
как бровью вздернул сурово,
и вас не увижу более;

33. как живу бессмысленной вещью,
как уже ничего не помню, –
но нелепости вижу резче
отмечаю язык их темный:

34. как в лугах незабудок – небе
луна блином лежит –
Ваших губ петушиный гребень
заставляет нелепо жить, –

35. гобеленами сумерек просыпаться в постели,
долго кольцами мечты дыма бросать,
покуда, в ненужном теле,
истома заставит встать;

36. итти смотреть, где куклятся подкрашенные лица,
где кузнечеки скрипок, пианино медь.
Думать: «Что делать? Нюхать? Жениться?
Или умереть?»

37. А в дыму папиросном и в цоканьи стаканов,
встает небоскребом Ваше пушистое Имя,
дни, что в луга незабудок канув,
полосами верст исхлестали своими.

38. Потом нежданно, негаданно,
бубенцами звеня идей,
эпатировать отрадно
проституток, как малых детей; –

39. тротуарами, бледными, от разгула, в зари разбеге
вести домой себя, как гид, –
Ваших губ петушиный гребень
заставляет нелепо жить.

40. И за все эти бесконечные милости:
не любовь и тоску и плен,
Я дарю клочья тихой радости,
перепутья Моих измен.

41. Но безумствовать заставляет,
что ежели Я не спасусь,
и своим покоем пугает,
на кресте корявый Иисус.

42. Пройдена не одна дорога
и Я знаю – итти еще,
по которым ходили много,
по которым никто не шел!

43. Пронесется ангелом серпик,
и зарей размотается ужас кровавый,
в нем, подергивая ляшкой, терпит
одинокой насмешкой Корявый.

44. А Я, а Я в закатах,
и в страницах желтых книг,
ищу счастья самобранную скатерть,
легкую ношу вериг;

45. перелистываю осенние книги
разочарованных стариков,
и яснее, яснее Nihil,
и его совечный закон.

45. Нет, не умру, неправда. –
Я лишь отдохнуть хочу:
ах, лежать и гнить, отрада
под веселою надписью «Чушь»

47. Пусть прохожие хохочут яро,
не надо мне вас, Я сам
распнусь в закатних пожарах,
к Его белым прильну ногам.

48. Оставьте! Не надо!
Не захаркаю кровью высь ту –
Я лишь отдохнуть хочу,
пусть черный могильный выступ,
пусть надпись веселая «Чушь».