53. уже давно изгрызена
последняя буква фамилии Бландова;
уже давно застужена лунная лысина,
и кутается в кучах туч, жидких как тюремная баланда.
54. Где раньше на вывеске голубая, конская, морда
звенела жестью в тротуара пленку,
висит за ножку, из морга,
тельце молочного ребенка;
55. Площади, где раньше стучали виски подков,
и звуке в воздухе устраивали матч –
не платки туберкулезного, как говорил Мариенгоф,
а один сплошной кумач;
56. ночами, страшными ночами, волкам
отдаются бульварами проститутки,
и пулеметами их лупят там,
на Страстном, из трамвайной будки.
57. Жрать! Жрать!
Хлеба! Зрелищ!
Что же ты Боженька рад –
кал, и тот весь поели.
58. И в просвещеннейшем учрежденьи – Поэтов Союзе,
литературном ЧЕКА,
вспорото пузо
буфетчика;
59. звезд в зимнем небе рюмки
съедены, как шоколад Пока,
позавчера убийца Мирбаха-Блюмкин
стрелял в самого Бога.
60. И на днях Грозный Иоанн с толпою
опричников на Тверскую двинул,
ноги девочкам растягивал клюкою,
точно резину.
61. Сильнее, в теле, похотей мед,
но мороз барабанит по ним,
и холод Москву, к стенам Кремля, жмет,
и колокола в ознобе стали сами звонить.
62. Сгустки крови – не закаты
испражняет над городом смерть;
котлы со смолой по Арбату
ставят черти,
63. и звучит и горюет их песня
воскресенья чудесней:
«Выйду я д-на улицу
Д-на Венскую
Стану кровушку я пить
Д-антилигенскую».
64. Машут ручками, ножками, по системе Тайлора,
не черти – вовсе танки,
и у каждого в пустоте Торичеловой взора,
20-го века евангелие:
65. «Машина! Машина!»
Век наш ей славу грохочет,
даже сердце машинкою нам,
стрекочет все дни и ночи.
66. А там в переулках, Арбата морщинах,
бьется в пророческой грыже
Белый Андрей, руки, как столб телеграфный, раскинув:
«Кризис! Последний кризис!»
67. Я знаю, есть тихие, такие тихие фиалки,
и нежен, так нежен загар твоих грудей
Новый Эдип их не вижу в человечьей свалке,
в конском навозе, каких-то банках, кашице тел – матерей, детей.
– Никого теперь не жаль –
68. Западом лик спокойный Люцифера,
готикой бередит, небесных, синь площадей,
закатность гвоздик в петлице и ровность его пробора
то в Сити, то среди Елисейских полей.
69. С Востока, как шахматы, пустые пески Гоби
двигает глазами раскосыми Ариман.
Не напрасно, не напрасно в Кассандровом мы ознобе
стигмы несем кому-то в дань,
70. не напрасны, не напрасны стихов этих клочья,
из безруких, безногих, выжатая кровь –
истинно говорю Вам: узрите воочию
Он прийдет, Он прийдет Ласковый Сердцелов!
Так говорят пророки,
Так говорит Рок.
Слышите!
Слышите!
Слышите!
71. Топот копит, топот копит
неба лунный пуп;
топит топот, топит топот
дней секущих пук.
72. Слышите, слышите – вот Он, вот
из-за шарахнувшихся дней,
площади круче вздымают под ним живот,
знают: грядет он днесь.
73. Вот он последний праздник
сломает земную ось,
видите всадник –
странный и страшный гость, –
74. кривою чертою рот,
на лике мела –
Всадник на коне вороном,
и в руке его мера.
75. Здания простираются ему под ноги,
пыль и известка карабкаются как ладан,
внове воздух сечет, внове:
Осанна!
Осанна!
Осанна!
76. Пальмовыми ветками гнутся трубы,
будто над любимой мужчина,
их грохот, засевший в воздух туго,
грозно урчит матершиной.
77. Спрыгнули звезды с насиженных мест –
а вы не верили, не верили, не верили –
теперь же видите: есть
всадник, и в руке его мера.
78. И опять из-за судорог лет
разрывы дает копыт медь;
встает конь блед
на нем смерть.
79. Солнце ломает куча стек,
под которым дрожала земля столько секунд, столько веков;
больше не вкатится на небесный трек
луны беззвучный, медный, гонг.
80. Пусть для Вас – это Страшный Суд,
для взыскующих, Нас – последнее спасенье,
в полыханья Вечности вознесут
Нас огненных коней тени.
81. Не напрасно, не напрасно Наших мук ремесло,
из безруких, безногих выжатая кровь –
истинно говорю Вам прозрением слов
Он прийдет Корявый, Ласковый Сердцелов.
Так говорят пророки.
Так говорит Рок.