82. Но вы, кто ведает, предвидит,
бушующих величье дней,
кому час каждый, как обида,
и в жизни кручи, как во сне.
83. Кто, с волей твердою, будто тумбы,
и с нежностью орудий сильней,
по детски верит в чьи-то губы,
холодные, как тихий снег.
84. Вы, кто в экзотике, в наркотиках,
и в Таро жизни искали смысл,
и в нашей церкви, как и в готике,
одну и ту ж читали мысль,
85. Вы, кто в восстаньях революций,
жгли тело бренное свое,
и в дни антихристовой жути
спокойно шли вперед, как иог, –
86. Вас только сто сорок четыре тысячи,
вы солнце среди прядей тьмы,
еще не многих Вы услышите,
когда пройдет желанный миг.
87. Упритесь туже в ребра волей,
в огонь вам данных, странных руд,
вспашите жизни ржаное поле
могучей силой новых рук,
88. заката лисьи кудри взбейте,
взнуздайте ход извечный вод,
из рук уже уставшей смерти
Вы вырвите ее живительный завод.
89. Так: крепче друг на друга навалив, булыжниками, зубы,
насмешливо растрепав, – как флаг, улыбку –
вперед!
Вперед в грядущего провалы, зыби,
качать души сияющую зыбку.
90. Быть может Я, пророчащий не знаю
что это счастье, что этот мир,
но вспыхивает неугомонным лаем:
есть только Воля,
только Мы.
1919–1920 г.
Requiem Aeternam
Владимиру Филову предсказавшему смерть.
1. Так же просто, как едет
размахом пространств ночи,
в золомленном, черном, небе
звездами, глупый Зодчий;
2. так же просто, как растут деревья
и дрожит у ребенка зрачка венчик
я несу змеенышей строк древних,
чтоб к листу приковать их на вечность; –
3. ныне, просто, как мой гроб понесут
по каменным кубам булыжника,
я, взыскующий, циничный подвижник,
вершу свой последний, вызволяющий труд.
4. И кому, кому же эти строки, –
кто занежит их лаской всплеска рук, –
если даже тебе имя Рюрика Рока
не звенит словно плоти весенний рог.
5. Пусть ласк серебристая чешуя
разбросана часто всуе,
пусть воля моя, буян,
все новые быстри волнует,
6. пусть губы горят полыханьем поцелуев,
то слишком снежных, то слишком властных,
пусть святится блаженная моя Аллилуя
для жилищ этих слишком страстно, –
7. ныне у огненного преддверья
бросаю, тополями, мысли,
и горят под рукою карты и числа,
оправдание земному несут зверю.
8. Все равно: я истину, иль ложь за собой водил,
нежил души, или бил их стэком, –
он пришел, спокойный, черный господин,
заказал последний Requiem.
9. Все равно, желал ли чару неба пить до голубого дна,
или ничего не хотел – не человек и не вещь – только эхо,
он пришел, спокойный, господин на днях,
заказал последний Requiem.
Черный наклонился чопорно: «Да, верно,
Ты напишешь Requiem Aeternam».
10. В набегающем, уже, покое
вижу кольца, звенья, цепи проскакавших дней,
в них, как два слепых зрачка, нас двое,
третий – шубка, третий – так, нарочно, третий – снег.
11. Звенели недели, звенели –
бубенцы на хомуте времен,
мы думали: в самом деле
никогда не повторится сон;
12. мы думали: в самом деле
нам должно, нам можно знать –
и звенели, звенели недели,
уподобляясь снам.
13. А было: два комедианта,
и еще (тик-так, тик-так) –
сердце – не сладкий цукат,
точный, сухой аппарат.
14. Раньше сердце и наивнее и слаже
и пьянело лунным лимонадом,
кто ж теперь, еще наивный, скажет,
что любви великой только надо нам;
15. кто ж теперь захочет благодатей зуда,
если происшествиями, как тротуар устал, –
каждый современник очень милый кино-Иуда,
не сумевший запродать Христа,
16. каждый, весьма веская субсидия,
старому, лысеющему черту,
на земли пузырик мыльный, выйдя
проповедником садизма и аборта.
17. Но настанет миг забавный и восславит имя
папы Бога, Канта иль Декарта, –
а вверху, над ними, звезд дрожащий иней
нависает в горящий квартал,
18. и заката ряжий все висит Винчестер,
радуги загнут кокошник,
в маске Арлекина, вечер
с девочками-звездами заводит шашни; –