Некоторое время Уэй не знал, что ответить.
- Да, но... Опять же, перед чрезвычайно большим и неожиданным количеством комет эти средства защиты могли оказаться беспомощными. Да и комета - это тебе не астероид. Не думаю, что к ней можно прицепить солнечный парус или вообще достичь ядра. А разрушишь такую дрянь лазером или атомным зарядом - она только ещё больше бед натворит своими осколками.
- Возможно, возможно... Хотя комету можно ведь вообще испарить. Помочь, так сказать, Солнцу.
- Не знаю, обладало ли человечество такой мощью...
- И я не знаю.
Он резко обернулся к Уэю.
- У тебя есть ещё чай?
Уэй улыбнулся.
- Для тебя, Джед, я готов хоть целый год пить одну воду.
Таймер, установленный Уэем, подал, наконец, сигнал. Пять часов встречи истекли.
- Что ж, пора, - сказал Джед, поднимаясь. - Спасибо, Уэй. Было, как всегда, интересно. Есть над чем подумать полгода. Глизе 710, верно?
- Да, Джед.
- Надо будет почитать.
- А мне найти ещё одно упоминание о двадцати миллиардах.
Джед кивнул, на мгновение застыл в задумчивости, затем вышел из хижины. Уэй последовал за ним.
Прохладный воздух приятно остужал голову, уставшую от лихорадочных размышлений. В чёрной спокойной воде озера мерцали искры звёзд. Где-то в высоком лесу на другом берегу ухала сова.
Джед убрал кабель питания обратно в дервот и обернулся к Уэю.
- Мне кажется, что мы постоянно что-то упускаем, - сказал он. - Какой-то неизвестный, но важный фактор. Быть может, самый важный из всех.
И пока Уэй думал, что ответить, добавил:
- Пока, Уэй.
- До встречи, Джед.
Джед шагнул в кабину и закрыл за собой люк, прихватив с собой немного воздуха с пакса. Он улыбнулся Уэю в иллюминаторе. Уэй помахал в ответ.
Влажная земля снова зашипела.
Когда красная точка дервота затерялась среди самых слабых звёзд, Уэй вернулся в дом, скинул лёгкую куртку и свернул её в рулон, а сам надел самую тёплую из всех. Затем взял свёрток, смочил горло ещё горячим чаем, вышел из хижины и забрался по лестнице на крышу.
Там он, подложив под голову свою импровизированную подушку, разлёгся, сложив руки в замок на животе, и стал смотреть на звёзды.
Уэй знал, какой фактор они упустили. Он догадался ещё тогда, когда Джед назвал его пакс старомодным. Вероятно, он догадался даже раньше, просто не отдавал себе в этом отчёта. Это ведь так легко представить. Когда планета погружена в панику, а правительство пытается всех успокоить, и пытается совершенно рационально, ведь есть все средства защиты, но его никто не слушает, а какой-то болван, совершенно не понимая последствий, впрочем, не он, так другой, обводит свои владения по периметру, вырывает их из земли с помощью грофа и говорит: «Пока, земляне». И в следующую минуту его примеру следует десяток человек, а в следующий час - тысяча...
Уэй поёжился и спрятал озябшие ладони в рукава куртки.
Предстоял ещё один год полного одиночества. В который раз он приходил к мысли, что человек живёт на свете слишком долго. Тем более для нынешней эпохи. Даже древние, хотя и могли дотянуть максимум до ста лет, часто сетовали на бессмысленность последнего отрезка пути. Сетовали - и всё же не хотели умирать. Уэю уже шестьдесят один, пройдено меньше половины пути, но он всё чаще чувствовал себя отягощённым возрастом. Люди на протяжении тысячелетий постоянно вмешивались в физический аспект своего существования, боролись с болезнями, изобретали чудесные эликсиры, правили гены. Но эволюция психологии не поспевала за прогрессом в науке или же была вообще неспособна его нагнать. И люди начинали умирать раньше собственной смерти, не в силах вновь разжечь огонь радости существования.
Уэй думал о Джеде. В каком настроении тот бывает, когда возвращается на свой пакс? Чувствует ли он такую же тоску или сразу бросается к компьютеру, роясь в огромном массиве повреждённых данных в поисках доказательств и опровержений? Быть может, он часами стоит на ребре своего мира, обозревая его опрокинутые плоскости, которые словно символ того, что всё у человечества пошло наперекосяк, и думает о том, как же всё это похоже на сон, кошмарный сон, и что в следующую минуту он проснётся, а вокруг него будет множество смеющихся, счастливых людей, и каждый для него - друг и брат, и каждый важен, и никого нельзя сбрасывать со счетов, потому что никто не может быть островом, быть сам по себе, и что ненависть, неприязнь, отчуждение - лишь названия одной и той же хрупкой, противной оболочки, мешающей им высвободить свои души, издревле стремящиеся соединиться друг с другом, чтобы стать непобедимыми... непобедимыми...