Все международные законы, определяющие гуманное отношение к пленным, были гитлеровцами попраны!
Не будем кривить душой: ультиматум преследовал главную цель — быстрее завершить Сталинградскую битву и сохранить жизнь наших людей, избежать потерь, которые были неизбежны при ликвидации окруженной группировки Паулюса. Но это, безусловно, был и акт милосердия по отношению к пленным. Об этом свидетельствует судьба самого Паулюса. Пленному генерал-фельдмаршалу была создана в плену нормальная обстановка. Вернувшись из плена, он не предъявлял к нам никаких претензий. Как тут не вспомнить генерал-лейтенанта Дмитрия Михайловича Карбышева, которого в 1945 году зверски замучили в Маутхаузене — в зимнюю стужу вывели во двор и обливали водой из брандспойтов до тех пор, пока он не обледенел.
Наши фронтовые корреспонденты сообщают о серьезных недостатках в работе с кадрами политического состава действующей армии. Недавно, в связи с установлением единоначалия и упразднением института военных комиссаров, утверждались в новых
должностях политработники — заместители командиров по политчасти, или, как их сокращенно называли, «замполиты». Вот с этими кадрами и началась свистопляска. Участились случаи бесцельных перебросок политработников из одной части в другую, непродуманное освобождение и назначение людей. Словом, и Главпур, и фронтовые политуправления оказались к этому событию неподготовленными.
Газета откликнулась передовой статьей «Заботливо растить кадры политработников». Резкой критике были подвергнуты военные советы и политуправления фронтов. Кадровики управлений и отделов Главного политического управления подняли шум, стали жаловаться, почему не сообщили им, а сразу дали на газетную полосу:
— Мы бы разобрались, уточнили…
— Вот и разбирайтесь и уточняйте… — ответил я им.
Для А. С. Щербакова выступление газеты было неожиданным и очень неприятным: оказались преданы гласности столь большие недостатки, и — на всю армию! К таким вещам здесь не привыкли.
В сегодняшнем номере газеты публикуется приказ народного комиссара обороны о введении в армии новых знаков различия и мундиров.
А. В. Хрулев в связи с этим позже рассказал мне любопытную историю. Решили сшить мундир для Сталина — он ведь нарком, Верховный Главнокомандующий, маршал, словом, «военный» человек! Принесли ему мундир, а он и примерять не стал, отверг новшество. Дело в том, что в мундирах стоячие воротники были несколько жестковаты. Сталин, который любил говорить о себе в третьем лице, заявил:
Товарищу Сталину этот воротник не подходит, сделайте отложной.
Как же так, — возразил Хрулев. — Сшили в соответствии с приказом и утвержденным вами образцом. Форма опубликована.
А приказ кто подписал? Сталин! — сказал он начальнику тыла. — Значит, Сталин может его и изменить, хотя бы для себя.
Словом, вышло так: кто подписывает законы, тому закон не писан. Все же гораздо позже мы Сталина увидели в мундире со стоячим воротником. Не выдержал марку!
19 января. Долгожданное, радостное сообщение: прорвана блокада Ленинграда!
Эту операцию мне посчастливилось увидеть своими глазами. Поездка в Ленинград была мною задумана давно. Я бывал на многих фронтах, но как-то внутренне ощущал, что не съездить в Ленинград — значит не увидеть всей войны. Подстегивало меня обещание, которое я дал в свое время Николаю Тихонову. В одном из своих писем Николай Семенович не то упрекал, не то напоминал мне об этом: «Очень жаль, что Вам не удалось добраться до нас.
Вот бы встретили вместе 25-й Октябрь и вспомнили всякое замечательное и поговорили о жизни…»
Теперь предоставилась эта возможность. Наступление двух фронтов — Волховского и Ленинградского — намечалось на 12 января. Выехал я 10-го. Мой маршрут пролегал в объезд все еще занятых врагом районов. В памяти остались заметенные снегом полевые, а чаще всего лесные дороги. Стояли сильные, с колючим ветром и поземкой, морозы. Заночевали в деревушке, и чуть свет — дальше в путь. Неболчи, Тихвин, Волховстрой. На командный пункт Волховского фронта прибыли за день до наступления. Зашел к К. А. Мерецкову, командующему фронтом. Встретил меня человек выше среднего роста, широкоплечий, плотный. Серые глаза на его полном, со вздернутым носом, лице смотрели пронзительно, испытующе.
Комфронта как раз собирался в войска и посоветовал поехать вместе с ним. Как гостеприимный хозяин, Кирилл Афанасьевич предложил заправиться на дорогу, завел меня в соседнюю комнату, где он жил. Принесли завтрак или обед, а быть может, и то и другое; время было предобеденное. На стол поставили чарки и «горючее», но он к ним не притронулся. Я уже знал, что Мерецков, отправляясь в войска, не позволял себе и капли в рот брать. Конечно, я последовал его примеру.