— Если так — то правильно. Здесь интересно…
Осела в моей памяти еще одна из встреч с Иваном Степановичем. Произошла она в дни боев за Кросно, в предгорьях Карпат. Я был ранен и явился на армейский КП с забинтованной головой. Был там Конев. Любил он самолично покомандовать. И вот, увидев меня, спросил, что произошло и как я себя чувствую.
— Все в порядке, — ответил я.
— Точно?
— Точно!
Тогда маршал, показав на карте, на небольшом расстоянии от НП, тонкую нитку шоссе через лесок, попросил — не приказал, а именно попросил — ликвидировать образовавшуюся там пробку. Все застряло, уточнил он, — артиллерия, машины, конница. Посылал туда операторов, но что-то у них не получилось. А очень надо восстановить движение, протолкнуть в первую очередь пушки и двинуть конницу. Подскочи!..
У меня и мысли не мелькнуло — мое ли это дело? Не раз приходилось этим заниматься по собственной инициативе, о чем Конев знал. Захватив с собой находившихся рядом с КП двух работников политотдела, я помчался к указанному леску. Там и впрямь, как сказано поэтом, «смешались в кучу кони, люди». А немцы методично вели по скоплению войск минометный обстрел и особенно густо били по выходу из леска. Водители машин, пехотинцы залегли в кюветах. Машины, повозки застряли на дороге — ни пройти, ни проехать. Артиллерия и конница ждали сзади, под лесом, когда расчистят путь.
Часа через два я вернулся на К.П и доложил Коневу: движение по лесной дороге восстановлено: растащил повозки и машины на обочины, пропустил артиллерию и конницу. Комфронта одобрительно подмигнул:
— Это сработала твоя повязка. Как не послушаться генерала с забинтованной головой? Не прижимается к земле, не прячется в кювете…
На шутку я ответил шуткой:
— Так что, Иван Степанович, повязку мне и впредь не снимать?..
— Об этом спроси докторов, — рассмеялся Конев и, неожиданно подмигнув мне, вернулся к тому, о чем мы говорили незадолго до этого. — Так где же лучше служить сейчас, в «Красной звезде» или здесь?
— Конечно, здесь… На свежем воздухе…
С 38-й армией я разделил, как указывалось, ее славный боевой путь продолжительностью в полтора года. Сколько было всяческих встреч на этом пути! И каких! Обо всех, конечно, не расскажешь, но о некоторых не могу умолчать. Вот освободили первое прикарпатское село, где искони проживают русины. О них имел тогда весьма смутное представление. У крайней хаты с соломенной крышей стоял селянин, уже в годах. Рядом — его дочь и в коляске внучонок. Подошел к ним с понятным сомнением: смогу ли объясниться? Сумел, и даже легко: язык очень похож на украинский, который хорошо знаю. Они разглядывали и расспрашивали меня с не меньшей заинтересованностью, чем я их. Очень удивились, что с ними так запросто, как равный с равными, разговаривает советский генерал. Старик рассказал, как невыносимо тяжело жилось им под гнетом немцев, с каким нетерпением здесь нас ждали. Он часто повторял: «Наши освободители», «наши освободители», и слезы текли по его лицу. Заплакала и дочь, черноокая красавица. И вдруг расплакался и младенец, в порядке солидарности, что ли…
Ночью вернулся в политотдел. Очередное политдонесение написал под впечатлением этой встречи. Оно получилось, кажется, чересчур эмоциональным, написал о своей встрече с русином. Его показали Коневу, и при случае Иван Степанович не преминул с добродушной улыбкой меня поддеть:
— Так, говоришь, даже младенец прослезился от умиления при виде советского генерала? Зря не сообщил об этом по старой памяти в «Красную звезду»…
Среди множества лиц и личностей, с которыми я так или иначе соприкасался, будучи начальником политотдела армии, должен выделить Людвика Свободу. В ту пору он командовал 1 — м Чехословацким корпусом, действовавшим с нашей армией, в ее оперативном подчинении. Превосходный был командир, и человек обаятельный. Открытое лицо и всегда распахнутая шинель, будто у него сама душа нараспашку. Впрочем, слово «будто» здесь лишнее. Душевная распахнутость улавливалась в каждом его слове, в каждом жесте. Он был требователен к подчиненным и в то же время по- отечески мягок. Приказы его воспринимались не только и, пожалуй, не столько умом, сколько сердцем. А за приказом следовало совсем неуставное напутствие: