Затем Симонов воспроизводит в очерке рассказ о том, как Чистяков со своими танками в течение трех суток в качестве передового отряда бригады вел бой в степи и селах, как шли и куда шли, как вели огонь по врагу и давили гусеницами вражеские колонны и пушки, как брали пленных, сколько приняли на себя вражеских снарядов, какие потери понесли сами. Написано все это с такими подробностями, что невольно создается впечатление: в одном из танков был и сам Симонов. Но писатель предупреждает читателя: «…если я не проделал с ним вместе танкового рейда, не просидел трое суток, не вылезая, в танке и не пережил всего того, что он пережил, то все-таки я как-то особенно ясно представляю себе все, что он чувствовал в это время». В этом и сказался талант автора, умение «выпытать» все у собеседника, как говорится, влезть в его шкуру.
Поэт Иосиф Уткин, потерявший вследствие ранения пальцы на правой руке, после выздоровления продолжал свои поездки на фронт и оттуда присылал свои стихи. Сегодня опубликовано его стихотворение «Ты пишешь мне письмо». Своим настроением оно перекликается с симоновским «Жди меня»:
Получив стихи, мы поторопились их напечатать, а почему поторопились — объясню.
Однажды, вернувшись из командировки, Симонов вручил мне два стихотворения. Одно — знаменитое «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины» и другое, ставшее еще более знаменитым, — «Жди меня». Что было дальше, Симонов записал в свой дневник: «…«Ты помнишь, Алеша…» Ортенбергу понравилось, и он вскоре его напечатал, а со «Жди меня» поколебался и вернул мне, сказав, что эти стихи, пожалуй, не для военной газеты, мол, нечего растравлять душу солдата — разлука и так горька!» Симонов не стал со мной спорить, он и сам тогда сомневался, годится ли для печати это стихотворение.
Но тогда его встретил редактор «Правды» Петр Поспелов и пожаловался — у них плохо со стихами, нет ли чего у него? Симонов сказал:
— Вообще-то есть. Но эти стихи — не для газеты. И уж во всяком случае не для «Правды»…
Словом, «Правда» решила напечатать стихотворение. Симонов заторопился ко мне и, как бы оправдываясь, рассказал о своем разговоре с Поспеловым. Но я отнесся к этому спокойно, не сомневался, что эти стихи — не для «Красной звезды». А позже, когда они приобрели неожиданно для меня и для самого Симонова неслыханную популярность и на фронте и в тылу, признаюсь, я страшно жалел, что мы их не напечатали. Жалею и сейчас… Не хотел поэтому, чтобы ненароком уплыли от нас и стихи Уткина.
Мариэтта Шагинян прислала из Свердловска, где она была в эвакуации, очерк «Возвращение».
О делах тыла мы писали мало, а этот очерк был тем хорош, что в нем отчетливо была видна связь фронта и тыла. В Свердловске Шагинян встретила человека, основательно покалеченного на войне, но работавшего с энергией здоровяка. Это был директор гостиницы Григорий Леонтьевич Мохов. Война застала его на посту заведующего отделом Одесского горкома партии. Когда враги прорвались к городу, он оставил свой кабинет и вступил добровольцем в 1-й Одесский морской полк, тот самый, который немцы называли «дьявольским». После сдачи Одессы Мохов вместе с полком перебрался в Севастополь и в должности политрука оборонял город. Здесь он был тяжело ранен: разбит висок и позвоночник, переломана левая нога, тяжелейшая контузия. Его внесли в мертвецкую вместе с другими погибшими. Но когда в морг пришли санитары, они услышали: кто-то пел любимую песню черноморцев «Раскинулось море широко…».
Мохов не только ныжил, но и загадал нелегкую загадку медикам. Превозмогая все увечья и страдания, он вернулся к жизни и работе.