- Будь пока что командиром. Бери вожжи в руки. Чем можем, поможем. Две вещи не забывай - береги партизан и население.
После Бондаря с Морозовым заговорил Бурбис, заместитель командира соединения по комсомолу:
- Думаем межрайонную комсомольскую конференцию провести, Николай Петрович. Может, вы выступите?
Морозов насмешливо скосил глаза:
- Долго ты думал о своей конференции?
- А что? Три района почти освобождены. Соберем актив из деревень, сельсоветов, поговорим, поставим задачи.
- Как это поговорим?
- Соберем людей вот тут, в Лужинце.
- Глупость, брат. Больше даже - преступление. Особенно теперь, когда каратели активизируются. Ты разве решения ЦК не получал? Даже на освобожденной территории никаких легальных собраний, конференций не может быть. Конспирацию никоим образом ослаблять нельзя. Запомни это, Бурбис.
На другой день, оседлав коня, Бондарь отправился в Гомельскую бригаду "Большевик". При ней штаб соединения.
Над головой ясное, безоблачное небо. Болотца затянуты дымкой, как бы окутаны легким туманом. Носятся, пронзительно кигикая, чибисы. Они успели уже вывести птенцов. Лесной птичий перезвон сливается с разноголосой музыкой земли - трещат в траве кузнечики, жужжат мухи, гудят, звенят, перелетая с цветка на цветок, шмели. Хмельной, густой запах стоит на луговинах. Самая пора косить, но косцов не видно.
На дороге попадаются группки партизан - конные, пешие. У некоторых на груди автоматы. Партизаны - дети одного батьки, но не одинаковые: гомельчан лучше обеспечивают.
Штаб бригады - в лесу, возле речки Сведь, заросшей по берегам крушиной. Сведь впадает в Березу, Береза - в Днепр. Уголок дикий, глухой. От железной дороги расстояние не меньше полусотни километров.
Жихарь - командир соединения - низкого роста, лысоватый, с узким разрезом серых, проницательных глаз. В беседе с Бондарем больше помалкивает, говорит о мелочах.
Бондарь выкладывает свои тревоги. Жихарь, печально кивая головой, соглашается:
- Жечь будут. Нас - в третий раз. Надо дороги гуще минировать, с чугунки не слезать. Тогда скорей опомнятся.
Дорога к Сведи идет через Лужинец. Если давать бой, то только около Лужинца. Силами объединенных бригад. Гомельчане должны помочь.
Жихарь снова соглашается.
Возвращаясь в штаб через Казимировичи, Бондарь услышал, что его кто-то окликает. Оглянувшись, увидел плечистого, с широким знакомым лицом человека.
- Павел Антонович, не узнаешь?
Голос у человека густой, как звук иерихонской трубы.
- Мы с тобой в лесной школе учились. Не узнаешь?
- Узнаю, Николай Николаевич.
Бондарь слезает с коня, с полчаса судачит со старым товарищем.
Вскочив в седло и выехав из Казимирович, Бондарь вспоминает старого Гриня, деда Николая Николаевича. Занятный был человек, известный далеко за околицами местечка. В молодости он без конца женился. Приедет в дальнее село, прикинется безродным, пристанет к вдове или девке, а через неделю задает драпака. Выкидывал разные штуки Гринь весь свой век. Опалив оглобли, под видом погорельца, ездил по чужим волостям собирать милостыню, прикидывался юродивым.
Он даже с комсомольцами водил дружбу. Бондарь, бывший тогда секретарем ячейки, в пасхальную ночь посадил Гриня на трактор, а тот ездил вокруг церкви, горланя, что бога нет.
Отец Николая Николаевича тоже чудаком был. Вступив в колхоз и выслушав однажды доклад лектора, прибежал ночью домой, сорвал висевшие в углу иконы и в один миг порубил их. Потом вывел из общественной конюшни своего коня, забрал телегу и ушел из колхоза.
Теперь вся семья в партизанах.
Ночью Бондаря будит Мазуренка. Подсвечивает карманным фонариком листок бумаги, а рука дрожит. Москва предупреждает. В телеграмме говорится, что в Карачеве, на Брянщине, грузится в эшелон дивизия СС "Варшава", которая, по агентурным данным, направляется на Полесье.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Май на удивление выдался тихий. Жандармерия никого не арестовывает, не допрашивает.
В лесхоз целыми пачками приходят газеты, которые выпускаются на русском языке. Они бесплатные - бери, читай.
В газетах печатается материал об ужасах большевистского хозяйничанья в Харькове, который уже второй раз освободило немецкое войско. Всех, кто где-нибудь работал, НКВД будто бы арестовывает, измывается над людьми, высылает в Сибирь.
На стенах зданий, заборах - листовки, плакаты о создании армии генерала Власова, который добровольно перешел на немецкую сторону и борется за новую, без комиссаров и коммунистов, Россию.
Враг повел наступление агитацией. Надо и им, подпольщикам, что-то делать.
Прошлой зимой, когда хлопцы только нащупывали пути к партизанам, смогли тем не менее напечатать листовку. Сейчас, когда есть связь с партизанами, радио, когда увеличились их ряды, листовку не напечатаешь. Редакции в местечке нет, а собранный шрифт они разбросали, когда начались аресты.
Теперь партизанскую листовку, редкую советскую газету читают, как молитву. Всю - от первой до последней строки.
За зиму у Мити собралось немало материалов. Он их прячет в хлеву, под стрехой. Есть две книжечки о результатах зимнего наступления Красной Армии, брошюра Сталина "О Великой Отечественной войне", несколько газет, даже журнал "Крокодил" имеется.
Газеты Митя несет Примаку, Плоткину - чтоб пускали по кругу.
Есть огромная радость в приобщении другого человека к делу борьбы, пусть это всего только чтение листовок и газет.
Отношения, которые между людьми в такой момент возникают, особенные, незабываемые, они держатся на той опасности, которая угрожает обоим - кто дал листовку и кто взял.
Митя выбирает минуту, когда в комнатке, где щелкает на счетах Осоцкий, никого нет, вынимает из внутреннего кармана пиджака и кладет на стол перед седым бухгалтером брошюру Сталина. Тот глядит на название, краснеет, бледнеет, поднимает на Митю испуганные глаза. "Почитайте, - тихо говорит Митя. - Мне тоже дали почитать". Осоцкий быстро прячет книжечку в ящике стола под стопку старых бумаг.
Целый день он время от времени выходит в коридор покурить. Тайна, в которую он посвящен, будто жжет его изнутри, не дает покоя.
На другой день Осоцкий приходит на работу веселый. Заговорщически подмигивает Мите. О брошюре молчит, хотя за вечер ее можно было прочитать. Видимо, дал еще кому-то. Пускай дает.
Книжечку о результатах боев Митя дарит Петру Малинцу. С Петром вместе учились, дружили, потом он в ученье отстал. Дружеские нити ослабли, но не порвались. В местечке много ребят, учившихся в одной школе, и большинство из них можно привлечь к тайной работе.
Петро с брошюрой сразу отправляется в сад.
Последнюю книжечку Митя отдает неожиданно для самого себя. Встречает на улице Адама Вощилу, заведующего Сиволобовской школой, где работает Сюзанна. Они стоят на дощатом тротуаре, разговаривают о том о сем. Про Сюзанну Адам ни слова не говорит. И хоть Вощила - человек мало знакомый, из другого села, Митя, прощаясь, кладет ему в ладонь тоненькую тетрадку. Вощила понимает все мигом, жмет Мите руку, бегом удаляется прочь.
На тупиковых путях - эшелон из вагонов-теплушек. Живет в нем разномастный народ: мобилизованные для работы на железной дороге поляки, чехи, сербы, даже бельгийцы и французы есть. Разноязыкий говор не стихает возле теплушек с утра до вечера. Местные мальчишки ведут с рабочими торговлю и обмен.
У Мити рождается идея, но он не знает, как ее осуществить. Есть московская газета "Известия" за первое мая, в которой напечатано постановление о роспуске Интернационала. Газету зачитали до дыр, было бы хорошо, пока совсем не порвалась, передать полякам или чехам. Но нет среди зарубежных рабочих знакомого.
В прошлом году, когда Митя жил в будке, к ним заходил поляк. Тому можно было бы отдать, он люто ненавидел гитлеровцев.
Выручает Примак. Расторопный, он блуждает по всем закоулкам местечка. У Нины Грушевской успел завести знакомство с чехом-железнодорожником. По словам Алексея, чех просто кипит, когда при нем упоминают немцев. Что ж, такому человеку газету доверить можно. Пускай сам Примак и отдаст.