Митя подошел к переезду, когда позади, в Кавеньках, услышал частые винтовочные выстрелы. Дело приобретает плохой оборот, надо что-то придумать.
Дома, под настороженными взглядами матери, тети, Митя переодевается, идет в хлев. На ногах дырявые носки, ноги потные, несколько бумажек он растер, размял вконец. Спрятав остальные деньги в застрешье, Митя бежит в лесхоз.
На тротуаре, напротив жандармерии, стоит лужинецкий бургомистр Вайс, незнакомый полицай и жандарм, который ходил к Марии Ивановне изучать русский язык.
Митя напускает на себя испуганный вид, подходит.
- Я шел в Кавеньки, хотел купить поросенка, - докладывает он. - Но там начали стрелять, и я вернулся.
- Знаем, - жандарм не проявляет к новости никакого интереса.
Байку о поросенке Митя рассказывает и в лесхозе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
С утра на станцию начали прибывать эшелоны, наполовину состоящие из вагонов, наполовину из платформ с покрытыми брезентом бронеавтомобилями, танкетками, грузовиками, легкими полевыми пушками, а также обыкновенными военными фурами. Кони, как и люди, - в вагонах.
Утро было светлое, теплое, и казалось, ничто не предвещало беды. Только что прошла троица, воткнутые в перекладины ворот, углы хат, наличники, торчат увядшие зеленые ветки. Дворы, дорожки посыпаны желтым песком - местечко как бы ждало незваных гостей, что своим криком, треском мотоциклов оглушают улицы.
На станции есть специальная площадка для выгрузки воинских эшелонов. Сюда их подгоняют. Но эшелонов много, ими забита вся станция.
Здешние немцы-железнодорожники перепуганы. Носится, не чувствуя под собой ног, толстый, приземистый начальник станции, хрипло отдает команды. Маневровые паровозы стоят под паром. Они переводят на запасные пути пустые вагоны, платформы, подгоняя под выгрузку новые.
А машины, танкетки, фуры втягиваются в пыльные местечковые улицы. Несясь по обочине, их обгоняют мотоциклисты, все как один без пилоток, в расстегнутых мундирах, с засученными по локоть рукавами. В напористости, стремительности, с какой эсэсовцы мчатся по улицам, есть что-то общее с тем, уже подзабытым зрелищем, когда на склоне лета, почти два года назад, немцы только вступали в местечко. Неудержимая, горластая армада будто второй раз завоевывает зеленый деревянный городишко.
Поделив улицы, переулки, завоеватели растекаются по дворам, становятся на квартиры. Раздевшись по пояс, а некоторые до трусов, обливаются возле колодцев водой. Их голые, волосатые и безволосые груди в сплошных татуировках: мелькают женские лица, профили, пробитые стрелами сердца, орлы, свастики. Эсэсовцы молоды, самое большее им по двадцать, двадцать пять лет. Арийская раса, о которой столько пишут в газетах, проглядывает, однако, не очень: среди светловолосых, русых, голубоглазых немало цыгановатых, темных, с круглыми, как надутые шары, головами.
На петлицах, на рукавах у солдат - эмблемы черепов со скрещенными костями.
То, что местечко стало лагерем эсэсовцев, почувствовалось в первый же день, вернее, в первый вечер. Сами жители городка экзекуции не подлежат. Рядовые, шарфюреры, унтерфюреры, штурмфюреры не хотят портить хороших отношений с хозяевами, в домах у которых они разместились. В этих дворах кур, гусей, поросят они не трогают. Есть ближайшие деревни, которые объявлены бандитскими, а там действует эсэсовский закон.
Вечером в печах и посреди дворов пылают дрова, на сковородах, противнях, жаровнях большими, грубо нарезанными кусками жарится свинина, поросятина, баранина. Шкуры, кишки, потроха, отрезанные головы валяются под заборами. Завоеватели - щедрые, за мелочью не гонятся. Они не давятся пайком, как задрипанные солдаты вермахта, иголки, краску на яйца не меняют.
Первая радость рыцарей фюрера - еда. Они едят не часто, зато долго и много. Победители насыщаются тем, что отобрали у жертв, - на этом держится высокий эсэсовский дух.
Охваченные страхом, жители городка удивляются: будто из голодного края приехали фашисты. Ни одно самое большое застолье не может съесть столько мяса, сколько поедают они. Широкая сковорода или противень - на одного. Зубами рвут мясо, выбрасывая кости под ноги, хлеба почти не едят, запивают мясо вином.
II
В Митином дворе тоже поселились эсэсовцы. Их машина с широким кузовом, обтянутым брезентом, стоит напротив хаты, на выгоне, и они время от времени бегают туда, волокут во двор коробки, ящики с припасами. Знаков различия на их мундирах Митя не разбирает, они не такие, как у вермахтовцев. Но сразу бросается в глаза - особой субординации среди эсэсовцев нет. Солдаты не тянутся в струнку перед офицерами, не командуют один другим, не отдают приказов. Можно даже подумать, что молодых эсэсовцев объединяет какая-то особенная дружба и товарищество. Обедать садятся вместе, смеются, подшучивают друг над другом, а если пьют вино, то бутылка идет по кругу, и каждый, даже не вытирая горлышка бутылки, прикладывается к ней.
Эсэсовцы заняли большую, чистую комнату. На кухне хозяйничают также они, забрав у матери и тети кастрюли, сковородки, противни. Варят, жарят целый день.
На службу Митя не пошел. Им владеет неясная тревога. Эсэсовцы приехали не просто так. Как они себя поведут, еще неизвестно. Отряд СД, налетевший прошлым летом, тоже в первый день ничем себя не проявил. Аресты начались, когда немцы осмотрелись. Если Митя попадет в тюрьму снова, то уже не вырвется.
Несмотря на принятые меры предосторожности, ошибку Митя совершает в первый же день. С утра к нему пришел Микола, уединиться с ним, как раньше, в хате, нельзя, и Митя повел товарища в хлев.
Через минуту туда прибегает встревоженная мать.
- Немцы шепчутся, - взволнованно говорит она. - Им не нравится, что вы спрятались. Иди скорей отсюда, Колька!..
Выйдя с Миколой из хлева, Митя решил поправить дело. Низкорослому, смуглому эсэсовцу, который стоит на пороге и пронизывает взглядом хлопцев, он, как умеет, объясняет по-немецки, что его товарищ служил в полиции, потерял руку, а теперь получает пенсию. Эсэсовец смотрит на них ласковее, заговорив вдруг на чистом русском языке. Он, оказывается, из числа поволжских немцев, попал в плен, а потом перешел к эсэсовцам.
Митя решил уйти из хаты. С соседями - отношения хорошие, и он идет к Стрибуковой Марье - она живет напротив, через выгон. У Марьи двора нет, под самую хату подступает картофель, и эсэсовцы ее жилищем не прельстились. Зато один немец поселился в хате ее брата Артема Драча, которую отделяет от Марьиной хаты огород. Хатка у Артема невидная замшелая, кривобокая, как и сам хозяин, вернувшийся инвалидом с первой германской войны...
- Иди к Артему, - говорит Марья. - Там только один немец. Крутит радио и песни слушает. Я пришла, так не прогнал.
В Артемовой хате похаживает в нижней сорочке молодой, высокий, с приятным лицом эсэсовец. На тонком прямом носу - очки. Из приемника слышится немецкая песня, и как раз та единственная, которую Митя немного знает, - "Лили Марлен". Голос певицы мягкий, зовущий, и немец в такт мелодии пощелкивает пальцами. Митя здоровается, садится на скамью.
Выслушав еще несколько песен, похожих одна на другую, эсэсовец вдруг повернул рычажок, и вот уже из приемника послышалась ясная русская речь. Далеко Шараметовому "Колхознику" до этого сверкающего "Телефункена". Голос диктора ясный, отчетливый, ничто в приемнике не трещит и не завывает.
Митя весь напрягается. Москва передает какой-то рассказ. Голос артиста взволнованный, речь идет о том, как два старых украинца перевозят бойцов через реку, прося их поскорее возвратиться назад, изгнать фашистов.
Неожиданный перерыв, потрескивание в репродукторе, и вот уже звучит советская песня, незнакомая, впервые услышанная, - она родилась, должно быть, за то время, пока Митя и его друзья жили под немцами.
Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли...
У Мити перехватывает дыхание, на глазах его слезы, несмотря на то что по хате вышагивает эсэсовец. Тот замечает Митино волнение, криво усмехается, сразу выключив радиоприемник.