Опять прибежал командир роты, собрал взводных в каменных развалинах не то бывшей водокачки, не то сторожки, отругал Белугина, похвалил Стригачева, на Мухина только взглянул.
— Последний бросок, други мои, последний бросок! Главное, чтоб побольше шуму!
До рассвета не часы — минуты. Уже виден далеко слева промкомбинат с его высокими узкими окнами, превращенными в бойницы, остатки каких-то зданий впереди него, увязший в грязи грузовик, еще какая-то техника, вперемешку наша и немецкая, уже отделилась от свинцовой массы неба и начала приближаться волнистая стена деревьев старого кладбища…
— Последний бросочек, ребятушки, последний! — повторял Охрименко, нетерпеливо постукивая нагайкой по голенищу сапога.
Стригачев и Белугин стояли, опустив головы. Когда Охрименко в третий раз повторил свое, Белугин сказал:
— Хоть бы одну батарею выпросили, товарищ старший лейтенант!
Охрименко посмотрел на него, но ничего не ответил. Тогда лейтенант Стригачев — он был выше ротного почти на целую голову — подошел вплотную и сказал:
— Николай, потребуй батарею! Ну куда мы со своими пуколками?
Охрименко отступил на шаг, чтобы не смотреть на своего взводного снизу.
— У каждого из вас по два ПТР[1] да пулеметы! Да автоматы — по два на взвод! Этого мало?
Взводные промолчали, но Мухин понял: мало.
— А от тебя, Стригачев, я вообще не ожидал такого. Боевой, понимаешь, командир, обстановку не хуже моего знаешь, а поддерживаешь всякие высказывания!
— У меня не высказывания, товарищ старший лейтенант, — упрямился Белугин, — а законные требования. Передо мной поставлена задача, но чтобы ее выполнить…
— Чтобы ее выполнить, у тебя не хватает мужества! — закончил Охрименко. — Так и скажи.
— А если скажу, что изменится?
Охрименко замер, повернувшись всем корпусом к старшине и даже шагнул вперед, чтобы стать с ним рядом — плечом к плечу.
— Болтать научился, Белугин, вот что. Раньше другим был.
— Так ведь и вы раньше были другим, товарищ старший лейтенант…
— Это в каком смысле? — ротный прищурил один глаз.
— Больше о солдате думал, вот в каком, — вступился за Белугина Стригачев, — а на Лешку нечего давить, он своего требует. Лично я его требование поддерживаю.
Мухин видел, как темнеют, уходят куда-то вглубь глаза Охрименко, становясь неразличимыми, непонятными…
— Ну вот что, други мои: хотел я с вами по-товарищески, по-человечески потолковать, обмозговать, как лучше сделать, а выходит, ошибся. Не понимаете, не хотите понять главной задачи. В таком случае, остается приказ. Он у вас есть, так что «извольте випольнять», как говорил преподаватель по тактике энского Краснознаменного военного училища Серафим Григорьевич Раменский.
— Серафим Геннадьевич, — тихо сказал Стригачев.
— Что такое?
— Полковника Раменского зовут Серафим Геннадьевич.
Охрименко недовольно фыркнул, вышел из укрытия. Уже уходя, сказал:
— Как его зовут — не имеет значения. Для вас сейчас главное — взять кладбище. И произойти это должно не позднее шести ноль-ноль по московскому времени. Вам ясно, товарищи командиры?
Только один Мухин сказал «ясно», остальные промолчали. Когда ротный ушел, Мухин спросил:
— А почему — как можно больше шума?
Оба взводных странно на него посмотрели и, ничего не сказав, пошли каждый к своему месту, от которого через несколько минут начнется для них путь к новым испытаниям.
Огонька БЭ-ЭМ-ПЕ все-таки подбросил. Тот же самый артдивизион, но уже укороченный на одну батарею, минут десять ковырял снарядами и без того не единожды перепаханное поле, кладбище, сокрушая камень памятников, кирпич ограды, часовню под сенью деревьев и сами деревья, так некстати оказавшиеся на пути людей. За короткий этот артналет батальон сумел миновать лишь часть обширного поля. Оставалось еще больше половины, дальше начиналось кладбище и село Залучье с его кривыми улочками, дотла сожженными домишками, втоптанными в грязь огородами, курятниками, сарайками и крохотными баньками на уходящем к реке косогоре.
К ним, этим банькам, с самого начала было приковано внимание Мухина. Издали, да еще в полутьме, он принял их за немецкие танки, потом стал ждать пулеметной очереди или меткого снайперского выстрела…
— Не туда смотрите! — крикнул Дудахин. — Влево смотрите, влево!
Во фланг наступающему батальону шли танки. Их было не больше десятка, но на ровном поле, где находилась рота, ей хватило бы и двух штук…
— Принимай решение, командир! — снова закричал Дудахин. Младший лейтенант и сам силился припомнить что-то подходящее из НСД[2], но в памяти почему-то вертелись две-три строчки из тоненькой, голубовато-серой книжицы с пятиконечной звездой — памятки бойцу-истребителю танков: «наиболее уязвимыми… местами танка являются смотровые щели, моторная часть, гусеницы…»