Так описывает героиня романа «Лѐд» свои впечатления от примитивного, «рассчитанного на растительное существование», «отдыха» в советском Крыму начала 50-х годов. И, чуть ниже, продолжает:
«Это не значит, что я ослепла. Я прекрасно различала вещи и ориентировалась в пространстве. Но любые изображения – картины, фотографии, кино, скульптуры – для меня исчезли навсегда. Картины стали для меня простыми холстами, покрытыми краской, на экране в кинотеатре я видела только игру световых пятен.
Сердцем я могла видеть человека или вещь изнутри, знать их историю.
Открытие это было равносильно пробуждению моего сердца под ударами ледяного молота.
Но если после тех ударов мое сердце просто ожило и стало чувствовать, то теперь оно умело ЗНАТЬ.
И я успокоилась.
Мне незачем было волноваться».
Интересно, что Сорокин, описывая умонастроение своих героев, при его «гностическом конструировании», по всей видимости, опирался не на «свидетельства» ересиологов о современных им гностических учениях (ведь «отцы церкви» уж точно гностиков терпеть не могли и потому так или иначе деконструировали суть их учений), а на тестимонии аутентичных гностических текстов, о чем свидетельствует, например, то, что его герои вовсе не были всецело вымышленными этими ересиологами «гностическими либертинистами», но были как раз аскетами-асексуалами, подчинившими свои жизни Идее.
Вот, например, небольшой отрывок из «Льда», описывающий больничную сцену с участием двух просветленных, медсестры и новоиспеченного адепта, еще не вполне понявшего, что с ним произошло:
«Член Лапина стал напрягаться.
– Ресницы черные. И брови, – разглядывала она его. – Ты, наверно, любишь нежное.
– Нежное?
– Нежное. Любишь?
– Я… вообще-то… – сглотнул он.
– У тебя были женщины?
Он нервно усмехнулся:
– Девки. А у тебя были женщины?
– Нет. У меня были только мужчины, – ответила она спокойно, выпуская из рук его член. – Раньше. До того, как я проснулась.
– Раньше?
– Да. Раньше. Сейчас мне не нужны мужчины. Мне нужны братья.
– Это как? – Он подтянул к себе колени, загораживая свой напрягшийся член.
– Секс – это болезнь. Смертельная. И ей болеет все человечество. – Она убрала салфетку в карман халата.
– Да? Интересно… – усмехнулся Лапин. – А как же – нежность? Ты же про нее говорила?
– Понимаешь, Урал (новое, инициатическое имя Лапина – А.М.), есть нежность тела. Но это ничто по сравнению с нежностью сердца. Проснувшегося сердца. И ты это сейчас почувствуешь».
Еще один характЕрный отрывок оттуда же, вложенный в уста Сестры Храм:
«Для сотен миллионов мертвых людей любовь – это просто похоть, жажда обладания чужим телом. У них все сводится к одному: мужчина видит женщину, она нравится ему. Он совершенно не знает ее сердца, но ее лицо, фигура, походка, смех притягивают его. Он хочет видеть эту женщину, быть с ней, трогать ее. И начинается болезнь под названием «земная любовь»: мужчина добивается женщины, дарит ей подарки, ухаживает за ней, клянется в любви, обещая любить только ее одну. Она начинает испытывать к нему интерес, потом симпатию, потом ей кажется, что это тот самый человек, которого она ждала. Наконец они сближаются настолько, что готовы совершить так называемый «акт любви». Закрывшись в спальне, они раздеваются, ложатся в постель. Мужчина целует женщину, тискает ее грудь, наваливается на нее, вгоняет в нее свой уд, сопит, кряхтит. Она стонет сначала от боли, потом от похоти. Мужчина выпускает в лоно женщины свое семя. И они засыпают в поту, опустошенные и уставшие. Потом начинают жить вместе, заводят детей. Страсть постепенно покидает их. Они превращаются в машины: он зарабатывает деньги, она готовит и стирает. В этом состоянии они могут прожить до самой смерти. Или влюбиться в других. Они расстаются и вспоминают о прошлом с неприязнью. А новым избранникам или избранницам клянутся в верности. Заводят новую семью, рожают новых детей. И снова становятся машинами. И эта болезнь называется земной любовью. Для нас же это – величайшее зло. Потому что у нас, избранных, совсем другая любовь. Она огромна, как небо, и прекрасна, как Свет Изначальный. Она не основана на внешней симпатии. Она глубока и сильна».
Сорокин как гностик как будто бы полностью выговорился в этой трилогии, расставил все точки над «ѐ», которые до того не смог и не успел расставить. Не случайно более поздние его произведения, начиная с «Дня опричника» (2006 г.), - это уже как будто бы работа с чистого лица и с совсем иными мотивами; они уже не столько метафизичны, сколько подчеркнуто социальны и злободневны. И это, как всегда, прекрасные романы и повести! А его последний роман, «Теллурия», вышедший в конце 2013 года – это еще и весьма неплохая художественная футурология.