Наверное, про какого-то там Петруху. Обрываю куплет, потому что слышу шорох за окном и деликатное покашливание.
— Хозяюшка! — в оконном проёме появляется бородач. А, Петин заступничек! — Ещё можешь?
— Тьфу на тебя! — Я даже шарахаюсь. — Ты что, подслушиваешь?
— Не, вышли с ребятами подышать, с крылечка услыхали. Голос больно душевный, наши бабы так не выводят. Спой ещё, а?
— Будет с вас. — Я недовольна. Как бы Васюту не вывести из себя. То Петруха этот пристал, то спой им… Подумает, что я клиентов чем-то приваживаю, только этого не хватало!
— Спой!
— Иди-иди, — решительно захлопываю окно перед его носом. — Концерт по заявкам им подавай!
И вообще, пора к Гале. Чтоб до ночи обернуться.
Вскоре заявляется и Васюта. Смущённый. От него немного пахнет вином.
— Ванечка, спела бы ты для ребятушек. Они ж в походах годами женского голосу не слышат…
— Годами… — якобы недовольно прерываюсь и закрываю шкатулку. С другой стороны, мне приятно. — А кто меня вчера в зал не пускал?
— Так нынче другое дело. Одного отшила — другие не пристанут. Зауважали тебя, лапушка.
— Вот сейчас как дам больно… Какая я тебе лапушка?
Он улыбается, смешливо морща лоб. В тёмных глазах пляшут искорки. Так же улыбаясь, обнимает за плечи и тянет за собой в зал. Что, вопрос не обсуждается?
— Для тех, други, кто здесь недавно — вот хозяйка моя, госпожа Ванесса, прошу любить и жаловать. И не обижать, ручка у неё тяжёлая.
— Да уж, и локоток не из лёгких! — поддакивает кто-то из-за ближайшего стола. — Видели уж…
Ах вы, ироды! Клоун я вам, что ли?
Пока я размышляю, а не двусмысленно ли для здешних мест звучит «Хозяйка моя», мне освобождают лавку. И протягивают… гитару? Я с радостью хватаюсь за гриф.
— А это здесь откуда?
— Инструмент иномирный, — с важностью поясняет сосед. — Был тут у нас один из пришлых, потом к князю в дружину ушёл, а гитару оставил. Отпелся, голос сорвал. Мы бы и сами попробовали, — он смущённо косит на свои ручищи, — да повредить боимся.
Кто-то из попаданцев умудрился перенестись даже с гитарой.
— Давно он здесь? Пришлый? — интересуюсь, подтягивая струны. Колки скрипят, надо поискать, чем смазать. — Ушёл, поди, не меньше года, вон струны как провисли. Жаль, камертона нет.
— Точно, с год. Сороковник прошёл и решил остаться. Романтика, мол, а дома никто не ждёт…
Романтика. Кожаные куртки, брошенные в угол… Ка-Эс-Пе-шник или турист. А гитара хорошая, из бывшего ГДР. Заглядываю в круглое отверстие, где ещё сохранились остатки фабричной этикетки — так и есть, «Резоната». И ласково оглаживаю корпус.
— Лак потрескался, — говорю. — Эх, мужики, у вас даже гитары боевые.
Петруха собирается встрять явно с какой-то пошлостью, но его одёргивают. Всем интересно.
Господи, ну, как дети малые. Незаметно их рассматриваю. Нет здесь сусальных картинных богатырей с огнём в глазах и седыми растрёпанными бородами. Есть здоровые крепкие ребята, и бритые, и бородатые, от обычных нашенских крепких парней не особо отличающие, разве что плечи немного шире, ростом немного выше, душой попроще, без закидонов и распальцовок. Возрастной диапазон от восемнадцати до сорока-сорока пяти. Отцы и дети.
И, откровенно говоря, мне они очень нравятся. Со своими строгими моральными устоями, немного смешными мне, как дитяти своего времени. С весёлыми бесенятами в глазах. С уважением ко мне, ба… женщине и окоротом распускающих руки Петрух. Отчего-то мне кажется, что ежели бы я не шарахнула ухажера, ему бы и так недолго пришлось меня лапать. Ладно, Муромцы, спою, чего уж.
Слушают они заворожённо. А смотрят-то как!
Я пою казацкие: «Ой, то не вечер, то не вечер!», «Любо, братцы, любо».
Я пою «Белой акации гроздья душистые».
Я пою Гамзатовских «Журавлей».
И случайно вижу Петруху. Одно ухо у него покраснело и заметно оттопырилось, глаза, зелёные, как первый берёзовый лист, наполняются слезами. Какой же ты Аполлон, умиляюсь я, ты самый настоящий Лель, пастушок былинный. Ну, Лелюшка, придётся тебе показать, каково это — растревоженным тобой девкам. А кто не любит слушать про любовь?
И завожу последнюю.
Отец мой очень любил эту песню, хоть и бабскую.
В отдалении, столика через два, незнакомый златокудрый красавец, разодетый, как английский лорд, строчит карандашиком в книжечку с золотым обрезом. Слова, что ли, записывает? Вскидывает на меня большие голубые глаза и чуть улыбается. А у меня так и проходит тёплая волна по сердцу.