Да что это со мной сегодня? Что я — как девочка, глаз от мужчин отвести не могу? Не по возрасту, вроде бы…
— Всё, ребята, — решительно отстраняю инструмент, — хорошего помаленьку. Меня Гала ждёт.
Петруха срывается с места.
— Дозволь, провожу. Время-то позднее!
Вопросительно гляжу на Васюту. Он усмехается, косит на Петрухино ухо.
— Правильно, пусть проводит. Темнеет уже.
…— Что это? — спрашиваю поражённо.
Хрупкое тельце девочки едва проглядывается сквозь прозрачный кокон. Словно гигантская куколка обмотана толстыми нитями густо-вишнёвого цвета. Поверх кокона иногда простреливают искры.
Гала почему-то пристально всматривается в меня, прежде чем ответить.
— Считай, что это аналог барокамеры. Регенерирует она там помаленьку. Посмотрела? Давай, подруга, иди, ко мне придут скоро.
Я немного шокирована, но успеваю отдать плоскую бутылочку.
— Васюта просил передать, сказал, тебе для какого-то лекарства нужно.
Она болезненно морщится.
— Благодари. Скажи — вовремя. И послушай…
Она отводит глаза.
— Дня три ко мне не приходи, — говорит сухо. — Депрессняк у меня. Не хочу никому на глаза показываться и видеть никого не хочу, иначе наговорю лишнего. Поняла?
Поняла, чего ж непонятного. Сама, бывало, через это проходила.
— Да всё нормально, Гала. Прости, что дёргаю.
…Какое всё-таки удобство идти с провожатым!
Васютина рубаха красивыми складками облегает мои пышные формы и я не раз замечаю плотоядный огонь в глазах встречных мужеского полу. Особенно сынов Востока. Однако наличие моего спутника пресекает попытки познакомиться ближе. Был бы вместо него Хорс, шарахались бы не меньше.
На крылечке я благодарю Петруху и собираюсь уходить. Он мнётся.
— Госпожа Ванесса, дозвольте слово молвить!
Мне смешно.
— Ну, дозволяю. Молви!
— Ругают меня, мол, по девам бегаю. А мне всех их жалко, я их честно люблю… — У самого глаза ангельские, с поволокой; и девы его, видать, тоже крепко любят. — Я вот слышал, предки наши на нескольких женились, а не можно ли и мне так?
В нашем мире у некоторых племён было такое, а вот там, откуда эти русичи появились? Но ведь надо ответить этому телёнку, да так, чтобы потом родители его высокоморальные меня в землю не закопали.
— Настоящий мужчина, — говорю, и приставляю пальчик к голове его ангельской, — должен любить только двоих женщин. Двоих. Свою мать, — и мать своих детей. Понял, Лельчик?
И стучу в лоб, как бы вбивая установочку.
Он ошалело глядит на меня.
— А откуда… Меня ж так только мамка прозывает…
— Сердце подсказало, — отвечаю в тон. — Все мы — чьи-то мамки. Иди уж, Лель.
Он кубарем скатывается с крыльца, спешит обдумать новую для себя истину, я же встречаюсь с задумчивым взглядом Васюты.
Ещё один день отгорел…
Среди ночи меня снова накрывает паническая атака. Я сжимаю зубы. Не поддамся. Нужно просто чем-то отвлечь себя. Открываю окно, вздрагиваю от ночного холода
Издалека слышно нестройное пение. Несколько мужских голосов с чувством выводят:
Губы невольно разъезжаются в улыбке. Дорогие мои мужики. Русичи. Родненькие.
Я буду варить вам щи и каши, печь пироги и квасить капусту. Я буду петь, сколько попросите. Я буду учить вас уму-разуму, сколько захотите. Только не меняйтесь. Оставайтесь такими же, в этом жестоком, жестоком, жестоком Мире.
Глава 5
— Васюта, — говорю я убито, — у тебя, может, прекрасная лошадь…
— Это конь! — багровеет он.
— … и вся на тебя похожа, — пропускаю мимо ушей его замечание, — но только я её очень боюсь. — Или я с неё хлопнусь, шею себе сломаю, или помру со страху. Лучше прибей меня сразу, чтоб не мучилась.
Он уезжает злой, как чёрт. При этом умудряется так развернуться, что из-под копыт его монстра летят вывороченные комья глины величиной с тарелку. Хорс сердито рыкает вслед.
Я понуро бреду в дом. Янек подхихикивает.
— Что?! — поворачиваюсь я к нему. — Что опять не так?
Тот уже хохочет во весь голос.
Наконец объясняет: воинского коня следует называть только конём, пусть он и лошадь. Я недоумеваю. Почему?
— Ну… Конь он и есть конь. Жеребец, — объясняет Ян, и в глазах его пляшут весёлые Васютинские искорки. — Зазорно воину на лошади-бабе ездить.