Энергетика Воина другая. Её мощь и напор таковы, что позволяют даже смертельно раненому довести до конца бешеную атаку, мало того — выйти победителем, хоть от самого останется костяк с лохмотьями мышц. Воин спасёт, заслонит собой, проложит дорогу остальным… и скорее всего, оправится от таких страшных ран, после которых не выживают даже паладины.
И вот эта мощь, этот напор… сейчас у меня внутри. К тому же, помноженный натрое.
Пока что матрицы воинов в латентном состоянии. Они спят. Им ни к чему себя проявлять при столь крошечных и несовершенных телах, в идеале — нужно дождаться, когда тельца не только родятся, но и вырастут, окрепнут, будут готовы к принятию боевых навыков и магических приёмов. Достойной энергетике нужны соответствующие вместилища. Матрицы ждут. Поэтому я в безопасности.
До тех пор, пока рядом не появится кто-то из носителей родной крови и энергетики. Отец, например. Его близость подействует на них, как катализатор. Как разряд тока для замершего сердца, как живительные солнечные лучи для истосковавшегося за зиму ростка. Матрицы начнут просыпаться раньше времени и творить с нежной аурой матери приблизительно то же, что делает одуванчик, проламываясь безобидным ростком, затем стеблем, листьями, корнями сквозь прочный с первого взгляда асфальт… Рвать на части. Вот, собственно, и всё.
Воинам Ново-Китежского княжества многожёнство разрешается: не баловства ради, а чтобы не переводились, умножались на земле богатыри, Муромцы. Потому-то у Васютиного отца было две жены. Первая — богатырка, от неё и родился Васюта, что по всем статьям удался и в мать, и в отца. Вторая — хрупкая девушка, мать Василисы… бабка Янека, умудрившаяся передать и дочке, и будущему внуку часть дара, не своего, а далёкой пра-пра-пра-бабки-обережницы. Вот только Василий, хоть и замечал изумрудные проблески в ауре племянника, особого значения им не придавал, считая, что настоящее призвание хлопца — ратное дело, и баловство с оберегами Воину совсем уж ни к чему.
Обережников в Ново-Китеже можно было по пальцам пересчитать, а ведали о них и того меньше, хоть и любили, и ценили, и окружали почётом. Уже давно никто не помнил, отчего дурной приметой считалось, когда Обережница и Воин в одной избе встретятся, а чтобы посвататься — такого испокон века не водилось. Может, часть забытых вед осела в суевериях, но она работала эта часть, и вроде бы исправно. Поэтому когда к Василисе посватался Неждан, княжеский дружинник — родители из обоих семейств поднялись на дыбы. Никто внятно объяснить не мог, почему, твердили только: нельзя, неможно, заветы предков не велят! И волхв, к которому за советом пришли, также сказал: нет им брачного благословения. Так и пришлось жениху умыкнуть невесту, не дожидаясь родительского согласия, а венчальный обряд провели в соседнем граде, где их никто не знал. Когда вернулись с повинными головами — Василиса на пятом месяце была, куда уж там гневаться…
Волхв, как узнал, что молодая на сносях — стал темнее тучи. И подался в леса. Думали — пропал, ан нет: вернулся с невиданным прозрачным камнем и строго-настрого наказал Василисе этот камень при себе держать денно и нощно, пока не родит. Глядишь — и не случится беды-то… А какой беды — толком не сказал, повторил лишь: носить, не снимая! И отчего-то от мужа держаться подалее, хотя как это возможно, молодым-то, да когда жёнка на сносях… так и хочется приласкать. Но Снегирь — волхв-то, долго о чём-то толковал наедине с Нежданом, после чего молодой муж запечалился, да всё чаще стал один ночевать.
Вскоре княжеская дружина отправилась в поход. Василисе в пустом мужнином дому, новом да необжитом, скучно было оставаться, да и страшно, вот и напросилась ночевать к батюшке с матушками, а те и рады, давно их дети вместе не собирались, прямо как в прежние времена… Васюту ведь в поход не взяли, он в ту пору в немилости у князя был, потому и остался. Сидели брат с сестрой в саду, судили-рядили — о родителях стареющих, о себе, о том, как нескладно с семьями получается; соскучились друг по другу, никак наговориться не могли. И досиделись. Пока ближе к полуночи не полыхнула голубая призрачная стена, отрезав навсегда от родительского дома и от родины. В эту ночь Игрок украл из чужого мира целый кус, половину селения русичей со всеми, кто оказался на захваченной стороне. Что было потом — я знала по рассказам Яна.
…А камень обережный Василиса брату отдала — когда тот в Сороковники отправился. Решила — ему он нужнее будет. Потому-то и неможилось ей то и дело, и за поясницу хваталась, и сознание теряла, бедная… Брат был рядом, в одной избе. Хоть и не отец дитяти, а всё ж — родная кровь, родная энергетика для малыша-воина, что начинал силы из собственной матери тянуть… ох, хоть бы не узнать ему этого вовек, Яну-то… Видать, не всегда камень справлялся. А уж предусмотреть, что Василиса его брату отдаст, никто не мог предугадать.