Дверь, за которой ждёт Любава, чужая суженая чужого мужа. Наконец-то я знаю всё. Всё. Окончательно и бесповоротно.
В этом призрачном, уже привычном состоянии воспоминания не взрывают мозг, просто всё, забытое ранее, разом оказывается на своих местах. Как в тёмной комнате, куда заходишь со сна — и не пойми куда угодила, а включишь свет — да вот же они, диван, стол, шкаф, где им и положено… Кажется, я опять незрима. Сгусток чистого разума, не обременённый телом, парю метрах в трёх-четырёх от мостовой, в восходящих потоках разогретого воздуха. Должно быть, недавний полёт впечатлил подсознание, вот оно и решило изощриться, само повторив полученный опыт. Или хотело обеспечить лучший обзор, да не получилось: что-то он гораздо хуже прежнего. Если раньше мои видения были ярки и реалистичны, с полным эффектом присутствия, то сейчас я не могу охватить взглядом всю окрестность, лишь то, что неподалёку, остальное как-то… рассеивается.
Вот и люди: горожане из Европейского сектора, Восточники, русичи — всех понемногу. Кто-то пришёл поглазеть, иные что-то обсуждают с соседями. Но все выдерживают почтительную дистанцию: портал отгорожен рядом невысоких столбиков, вроде тех, какими обносят памятники, только тут вместо декоративных цепей мерцают линии энергетической защиты. Возле свободного просвета — две внушительные фигуры. Часовые.
Пропускают они далеко не каждого. Своих — беспрепятственно; зевак, любопытных отваживают. Но вот появляется целая семья: муж с женой, совсем уж ветхий дед и четверо ребятишек разного возраста, от грудничка на руках у матери до отрока.
Часовой окликает главу семейства.
— Никита, неужто и ты уходишь?
— Я-то вернусь, — словно оправдывается тот. — Прикипел уже. Да и жёнка-то, сам знаешь, из местных, и старший здесь в учениках. Наставник больно его хвалит, говорит — мастером скоро сделает; так куда ж нам уходить-то? Родителя провожаю, опять же — со своими повидаться, кто жив ещё, могилки пращуров навестить. Хлопцам показать, откуда их род пошёл. А там — видно будет. Старец обещал раз в день портал открывать, чтобы всяк желающий пройти мог.
— Так-то так, да ты в уме держи, что через неделю совсем закроет. Не опоздай.
— Помню.
Дед скорбно жуёт губами
— Неделю-то всего… Рази надышишься? И-йех!
Махнув рукой каким-то своим думкам, бредёт к порталу. Прежде чем пересечь заветную грань, принюхивается, ловит встречный ветер. Если там, за переходом, луг — значит, тянет оттуда разогретой травой, медвяными запахами, сыростью от близкой воды… Вроде бы река там журчала, или ручей — не могу сказать точно. Но почему-то сейчас я ничего не слышу и не ощущаю, я, прирождённая нюхачка, способная даже во сне чуять ароматы.
— Ново-Китеж, — тихо говорит старик. — Дождался нас, батюшко.
Обернувшись, долгим взглядом обводит площадь, здания, немногих людей, словно прощаясь.
— Спасибо тебе, славный Тардисбург. Благодарствую за приют, за людей хороших. Оставайся с миром.
И кланяется в пояс. Уходит, не оборачиваясь, не замечая, как невестка прикрыла рот ладонью, чтобы не охнуть скорбно, Вслед за ним устремляется и семейство.
— Не вернётся, — говорит рядом знакомый голос.
— Думаешь, простился?
— Вопрос риторический. Ты же сам это понял, Джон. Кроме того… — Мой свёкор смотрит вслед уходящим, пронзая взглядом, как мне кажется, пространство иного мира не менее чем на сотню метров. А мне — так до сих пор ничего не видно за лазурным овалом. — …Кроме того, тамошняя Морана уже поджидает его на той стороне. Дед стар, но, похоже, запрещал себе умирать, пока не вернётся на родину. Теперь сдерживающего фактора нет. Они вернутся раньше, чем через неделю.
— Ах, да, ты же её видишь…
Совсем нехорошо: даже фигуры "отцов" для меня неясны, расплывчаты, несмотря на то, что пытаюсь приблизиться к ним вплотную. Но голоса пока что чёткие.