— Так о чём воевода спрашивал-то?
— Найдёт что-то там или не найдёт, — рассеянно отвечаю. — А уж что он там искать собрался — не знаю.
— А как сама-то думаешь?
— Мужик он упёртый, — я задумчиво верчу в руках моток красных ниток, гадая, что мне он напоминает. — От своего не откажется. А кто ищет, тот находит, хоть, может, и не сразу. Эй, это я просто так сказала, не вздумай из меня пророчицу делать!
Он, кивнув, уходит.
Янек возится у очага, а я не могу даже на подхвате быть, не в платье же, шитом жемчугом, гусятину соусом поливать! Нужно срочно искать себе хоть какое-то занятие.
— Ой, Ян! — окликаю. — У тебя рукав по шву поехал, давай зашью.
Нитки в шкатулке имеются не только вышивальные, но и простые, швейные, и целых три напёрстка — медный, серебряный и золотой, как в какой-то сказке. Пока я рукодельничаю, малец набрасывает на плечи полотенце. Ишь, застеснялся; можно подумать, я не вижу его таким каждое утро после тренировок. С прорехой справляюсь быстро, расправляю рубашку и рассматриваю.
Вышитый на нарукавьях орнамент кое-где обтрепался, нитки выползли. Прикинув на глаз повреждения, вытаскиваю тот самый моточек, что недавно в руках держала, и иглу с широким ушком. Узор несложный, восстановить его просто.
— … Держи! — я протягиваю рубаху. Ян так и впивается взором в нарукавья.
— А оберег нашить можешь?
— Дались вам эти обереги! Нет, на память не смогу, схема нужна, иначе боюсь испортить.
— Так я дядькину рубаху принесу. На ней есть один, сможешь повторить?
Остаётся только вздохнуть. Называется, коготок увяз…
— Неси, сперва посмотрим, тогда и скажу.
Васютина рубаха накрывает собой весь стол. Я разглаживаю шитьё ладонью. Да уж, добрая работа: хоть и много лет прошло, но алые нити не потускнели, не потрепались. Крестик к крестику лежат чётко, выпукло, и схемы не надо: скопировать можно прямо с них. Янек смотрит вопрошающе. Глаза подозрительно блестят.
Однако. Вот ты на что замахиваешься, парниша…
— А не рано тебе Ратиборца носить? — спрашиваю. — То ж для бывалых воинов. — Он вздыхает с каким-то отчаянием: мол, так и знал, не поймёшь… И я сдаюсь. — Ладно, сделаю. А пока займись чем, не мешай.
Перед Лорой и перед Ольгушкой я не форсила: обережную вышивку и в самом деле знала хорошо. Было дело, наткнулась однажды на сайт со славянской символикой, и затянул он меня, затянул… Вышивка вообще дело заразное, на неё подсаживаешься не хуже, чем на наркотик. Кто хоть раз отшил картину или хотя бы простенький сувенир — тот меня поймёт. А уж обереги — это круто. Лет пять назад на вышивальных форумах начались дружные хороводы вокруг символов Фен-Шуй, а я, покривившись, в пику некоторым конкуренткам, решила найти нечто своё славянское. И нашла. И — попалась…
Дело это оказалось не таким уж простым. Энергетическая привязка оберегов шла к самому Мирозданию, и потому так строги были правила и ритуалы, невзирая на исходные материалы: вышитые, нарисованные, вырезанные по дереву или кованые обереги, и даже куклы — Берегини, Веснянки, Долюшки — творились по своим, отработанным веками, канонам. Учитывалось многое: лунные циклы, непременный позитивный настрой при создании, регламентированное количество стежков либо узлов, атрибутика, а главное — любовь и уважение к будущему носителю. И если ты — Мастер, по местному, а выражаясь современным языком — профи, себя уважающий, ты эти условия соблюдёшь.
Поэтому я прикидываю, который нынче лунный день, возвращаюсь к окошку: чтобы и закат, и лунный свет вышивку мою омыли. Отделяю от пасмы и вдеваю нити сразу в десяток игл, чтобы во время работы не отвлекаться, и принимаюсь за дело.
Ратиборец в исполнении несложен: алая свастика в квадрате и вписанный в неё же идеальный крест. Я решаюсь обнести квадрат ещё и кругом, символом щита. Ян — парнишка молоденький, неопытный, дополнительная защита не помешает.
А теперь — настроиться бы ещё на того, для кого оберег предназначен.
Стежок укладывается за стежком, алеют на холстине новорожденные крестики, а я всё вспоминаю хрупкого на вид парнишку, у которого хватает силёнок и на хозяйство, и на воинское дело, и обо мне, непутёвой, заботиться, словно о старшей сеструхе. Он показывал мне, как точить ножи, поднимал брусок, то и дело ускользающий из моих пальцев, стрелы подавал на первых занятиях, тетиву учил натягивать. Были бы живы мои племянники — точь в точь такими бы выросли. Как же я хочу тебе помочь, мальчик мой!
Наконец, заканчиваю. Хвосты ниток заправляю на изнанку, чтобы узелков не оставлять, это важно. Положив рубаху на стол, любуюсь, и, наконец, зову Яна.
Он благоговейно прикасается к оберегу, будто здороваясь. Протягивает рубашку мне.
— Одень сама! Своими собственными ручками!
Всё правильно, кто в шитьё силу вкладывает, тот её и передаёт. По месту назначения, или, как говорит сэр Майкл, адресно. Чтобы Судьба не перепутала, кому благоволить.
Одела я его, положила руку на свою работу…
…на Ратиборца Огненного, что очи врагов ослепляет и с поля боя гонит…
и говорю, чтобы торжественность момента поддержать, а у самой вдруг в носу щиплет и слёзы наворачиваются.
— Благословляю тебя, Ян, на подвиги воинские, на службу ратную. Живи честно, правь достойно.
Поклонился он мне в пояс, как и Ольга.
— Благодарствуй, Обережница.
Я уже и не возражаю. Сказать-то нечего.
Ушёл Ян, улетел, будто вместе с Ратиборцем и крылья на рубахе выросли. А я сижу одна и думаю: что же мне теперь со всем этим делать?
А Васютина рубаха — вот она. На столе так и осталась.
А свет лунный в окно — так и полыхает.
И нитки есть у меня с золотой огневистой канителью, и схема новая в голове до того чётко высветилась, что снова я открываю шкатулку. Хотя… поначалу колеблюсь, не положено рядом с одним оберегом второй нашивать. Но вспоминаю ещё одно правило, самой Макошью заведённое. И говорит оно: как мастерица решит, так быть по сему, коль считает верным.
Я выкладывала крестик за крестиком, вдыхала запах лаванды, смешанный с мужским духом, слушала, как, лопаясь, тренькают на моей многострадальной сердечной мышце дужка за дужкой, обруч за обручем. И плакала. Никому не скажу, что открылось мне о тебе тогда, Васюта.
Отнесу утром, пока они там копьями стучат, суну ему под подушку. И пусть даже не думает, что буду благословлять. Обойдётся.
Закончила, полюбовалась, задумалась… А глаза уже слипаются. И сомлела.
Васюта меня разбудил. Попытался шкатулку из-под щеки вытащить — я и прочухалась.
— Рубец остался, — говорит он, растирая мне щёку. — Смотреть надо, куда ложишься. Ты почему вообще здесь? Время-то за полночь.
А, это он, наконец, гостей своих выпроводил… или проводил… Что-то мысли путаются.
— Васенька, — говорю виновато, спросонья, должно. А что сказать дальше — не знаю. И протягиваю рубаху эту несчастную. Не бегать же мне, в самом деле, по мужским горницам втихаря, под подушки подарки прятать; лучше сразу отдам.
Он оглаживает моё шитьё, смотрит задумчиво и грустно.
— Или понадобится? — спрашивает. — Чуешь что? К чему мне Валькирия, когда Ратиборец есть?
— Одного будет мало, — говорю, будто кто меня за язык дёргает. — Ратиборец — огненный, а Валькирия — ледяная, вдвоём тебя уберегут, когда трудно будет. Может, меня вспомнишь добрым словом.
Ой, сейчас опять зареву. Пойду-ка я.
— Да погоди, — он меня перехватывает, — что ж ты убегаешь от меня всё время, лапушка…
И притягивает к себе, и обнимает ласково.
— Ой, — вспоминаю я и отстраняюсь. — Васюта, ты прости… Но ты бы мне хоть платье расстегнул. Не думай ничего плохого, просто у меня не получается, я уж сколько раз пыталась. Не Яна же мне просить? Сам понимаешь…
Он молча заходит мне за спину. Пуговки махонькие, на тоненьких ножках, пока это их Васюта своими борцовскими пальцами подцепит… И как-то он не особо торопится. Я, не сдержавшись, зеваю.
— Готово. — Его голос неожиданно суров. — Сама дойдёшь, что ли? Как есть непутёвая… Или донести?
Донести, чуть не срывается у меня. От того, что я до сих пор в каком-то дурном состоянии полусна-полубодрствования, в голову приходит невесть что. Васюта, приобняв, провожает до светлицы. На пороге сурово спрашивает: