Его взгляд устремлен на печь, по которой гуляют тени, его трясет. Зоя замечает и продолжает:
- Представь, что происходит там, внутри. Хорошенько представь священное таинство трансмутации...
В напоминании нет нужды: он мыслями в печи, словно сам плавился и сгорал, в красных одеждах, и с ним кто-то в белом, и сквозь запах ладана он различает аромат ландышей, который когда-то любил...
Ее слова звучат монотонно, убаюкивающе, напоминая другой голос.
- Король с королевой вступают в химический брак, чтобы породить величайшую силу, философский камень, феникса, пеликана. Он высокий, стройный, с мягкими седыми волосами... - Она запускает руки отцу в волосы; он закрывает глаза, начинает покачиваться в трансе. Благовония обволакивают, затемняя сознание, но сквозь все запахи он чувствует ее ландыши.
- Она стройная, как тростина, с раскосыми глазами, широкими скулами и чувственным ртом, воплощенная женственность. На нем красный халат, на ней белая блузка. Это сера и ртуть, мужское и женское, два начала, которые скоро соединятся. В атаноре они сплавятся воедино, как спаянные страстью любовники. В атаноре жарко. Одежда - это примеси, нечистоты... Надо раздеть короля и королеву, очистить в бане...
Зоя расстегивает ему халат и рубашку, снимает с себя блузку, под ней белый лифчик. Она садится ему на колени, на смуглом лице выделяются порочные раскосые глаза и преувеличенные помадой губы. Она так похожа на мать, она слишком похожа на мать... «Леночка», - шепчет он пересохшим ртом. «Да, мой король», - хрипло отвечает она, кладет его руки себе на талию и приникает к его губам горячим поцелуем. Курится дымок ароматических палочек. Хрипы и стоны, грубое дыхание. Двигаются тени, сливаясь в последнем таинстве. Это запретное слияние, погибель обоих. Стонут все громче обнаженные король и королева на ковре у подножия алхимической печи, сгорая в таком же пламени. Потрескивает фитиль свечи, все громче гудит горелка под колбой в атаноре, и не слышно, как трещит по швам и рушится устоявшийся мир.
Крики экстаза слились в один, и долго потом лежат друг возле друга горячие мокрые тела, вздрагивая от затухающих пароксизмов страсти.
Грохот в печи заставляет вскочить обоих.
- Свет! - кричит он, бросаясь к атанору. Она отдергивает штору, и тусклый вечерний свет затапливает мистический кабинет.
Чугунная дверца висит на одной петле, в горниле - осколки колбы, надежного философского яйца, столько лет служившего верой и правдой, черепки перемешаны с пеплом.
Отец упал на колени перед печью, погрузил ладони в обжигающий черный порошок, просеял сквозь пальцы.
- Мой ребис погиб! - потерянно воскликнул он. - Что ты натворила? Он погиб! Я опять не уследил!
Повернулся к ней, протягивая дрожащую руку, направляя на дочь обвиняющий перст:
- Это ты натворила! Из-за твоей преступной похоти он погиб, мой философский камень! Ты разрушила дело всей моей жизни!
Зоя стояла у окна, беспомощная, розовая в лучах вечерней зари, пламенеющий закат омывал худую фигуру с выпирающими тазовыми костями - но сытый, довольный блеск был в раскосых глазах. Он не выдержал.
- Ты не дочь мне больше! - каркнул, швыряя в нее пепел горстями, словно упрек. - Уходи! Прочь, сгинь, исчезни с глаз моих навсегда, чтобы я никогда тебя не видел, исчадие ада!
Серые хлопья ложились на плечи, как мантия. Она улыбнулась, вышла из кучи пепла, не спеша собрала одежду. Упав на колени возле печи, отец прижался к обжигающим кирпичам и зарыдал. Полжизни идти к этому, блюсти скромность и воздержание, стремиться к горним обителям - и так пасть, боже, с дочерью! Во время последней стадии Великого Делания, высочайшего таинства перерождения духа, согрешить с собственной дочерью! Невыносимое падение, ошеломляющий крах... В нем все умерло, пепел заполнил грудь. Как она только могла, как эти мерзкие мысли проникли ей голову? Ведь он сам ее учил, она была его Малым деланием, оправдывала все надежды... Оказывается, все было ложью, все эти годы она носила в себе порочную страсть.. Недаром женщина - сосуд греха! Причина первородного падения, проклятие рода человеческого, погибель мужского, истребительница и противница высокого и духовного, похотливая обезьяна, подземная змеища, бескрылый дракон, червь земной, позорная блудница! Лживая, коварная, низкая, низменная...
Не выдержав обуревающих его чувств, он развернулся и заорал:
- Вооон! - Криком выражая всю боль, потерю, крушение жизни, смерть своего дела и, значит, свою смерть. Он раскинул руки, защищая от дочери печь, словно там могло что-то остаться, перемазанный сажей, голый, как бог на кресте. Из порезанных ладоней текла кровь.