Всеобщее согласие с идеологией является основной задачей властей и основным критерием их успеха. Чем более широко принимается идеология, тем меньше конфликт между коллективными интересами и реальной политикой, и наоборот. В идеальном варианте авторитарной системе придется довольно долго двигаться в направлении восстановления спокойствия и гармонии органического общества. В более общем случае будет использовано некоторое насилие, и затем этот факт должен быть объяснен с помощью лицемерных аргументов, которые делают идеологию еще менее убедительной, вызывая дальнейшее использование силы до тех пор, пока в худшем варианте система не становится основанной на принуждении, а ее идеология не теряет всякое сходство с реальностью.
У меня есть некоторые сомнения относительно различия, которое Джейн Киркпатрик провела между тоталитарными и авторитарными режимами, поскольку она использовала это различие для выделения друзей и врагов Америки, но оно все же имеет под собой основания. Авторитарный режим, направленный на поддержание собственной силы, может более-менее открыто признавать свою сущность. Он может ограничивать свободу своих субъектов различными способами, он может быть агрессивным и жестоким, но он не должен распространять своего влияния на все аспекты человеческого бытия для поддержания своей гегемонии. С другой стороны, система, которая провозглашает себя служащей некоторому идеалу социальной справедливости, должна маскировать реальность, заключающуюся в классовой эксплуатации. Это требует контроля над мышлением субъектов, а не только над их действиями и делает ее ограничивающее влияние более сильным.
Советская система является отличным примером закрытого общества, основанного на универсальной идее. Но закрытое общество не обязательно должно опираться на универсальную идею. Оно может ограничиваться конкретной группой или нацией. В некотором смысле, более узкое определение ближе духу органического общества, чем догма, относящаяся ко всему человечеству. В конце концов, для племени значение имеют только его члены. Сейчас, когда коммунизм мертв, те, кто говорит о безопасности и солидарности органического общества, с большей вероятностью будут искать его в этническом или религиозном сообществе. Как я уже пояснил ранее, те, кто отказывается от коммунизма, противостоят ему либо потому, что он является закрытым, либо потому, что он является универсальным; альтернативой является либо открытое общество, либо фундаментализм того или иного рода. Фундаментальные убеждения труднее всего оправдать с помощью рациональных аргументов, но они могут вызвать более эмоциональный отклик, поскольку являются более примитивными.
Когда мы говорим о фундаментализме, на ум приходит исламский фундаментализм, но мы можем наблюдать возрождение фундаменталистских тенденций во всем бывшем коммунистическом блоке. Они сочетают в себе национальные и религиозные элементы. У них нет полностью развитых идеологий, более того -о них не говорят открыто, но они вдохновляются смутным, неясным прошлым. Борьба между открытым и закрытым обществом не завершилась крахом коммунизма. Она лишь приняла иную форму. Способ мышления, в настоящий момент ассоциируемый с концепцией закрытого общества, вероятно, лучше всего описывать как традиционный, чем как догматический, хотя, если концепция закрытого общества победит, формулировка соответствующих догм, вероятно, не заставит себя долго ждать. В случае с исламским фундаментализмом она уже полностью сформулирована. В случае с русским фундаментализмом основа также уже заложена[12].
Перспективы европейской дезинтеграции
Ниже приведена запись речи, прочитанной по приглашению института Аспена в Берлине 29 сентября 1993 г.
Европейское сообщество является высокожелательной формой организации. Более того, в некотором отношении оно является идеалом открытого общества, поскольку обладает одним очень интересным признаком: все участвующие в нем государства являются меньшинством. Уважение к меньшинству является основой его конструкции, а также основой открытого общества. Нерешенным вопросом является следующий: сколько власти должно быть делегировано большинству? Насколько далеко должна зайти интеграция Европы?
Путь эволюции Европы окажет глубокое влияние на то, что происходит к востоку от нее. Общества, разрушенные коммунизмом, не смогут перейти к открытому обществу самостоятельно. Им необходима открытая Европа, внимательная и поддерживающая их усилия. Восточная Германия получила слишком много помощи, остальная часть Восточной Европы получает слишком мало помощи. Я посвятил много сил тому, чтобы помочь остальной части Восточной Европы. Как вы знаете, я организовал для этого сеть фондов. И с этой точки зрения я хочу рассмотреть тему Европы.
Я провел тщательное исследование того, что можно назвать системой подъемов и спадов, которую можно наблюдать время от времени на финансовых рынках. Я думаю, что эта идея применима и к интеграции и дезинтеграции Европейского сообщества. После революции 1989 г. и объединения Европа находилась в состоянии динамического дисбаланса. Следовательно, она представляет собой очень интересный предмет исследования для моей исторической теории.
Я сам – участник процесса динамического дисбаланса, поскольку я являюсь международным инвестором. Я называю себя биржевым торговцем и шучу, что инвестиции являются неудавшимися спекуляциями, но в свете развернувшейся кампании против биржевых торговцев это больше не доставляет мне удовольствия. Международные инвесторы сыграли важную роль в кризисе механизма обменных курсов. Но создать общий рынок без международного движения капитала невозможно. Винить в этом биржевых торговцев – то же самое, что расстреливать посланца, принесшего дурную весть.
Я хотел бы поговорить сейчас о европейском дисбалансе на основе моей теории истории. Тот факт, что я также являюсь участником, не влияет на мою способность применять эту теорию. Напротив, это позволяет мне проверять эту теорию на практике. Имеет также значение и то, что я вношу в нее свой особый взгляд на предмет, поскольку часть моей теории состоит в том, что участники всегда действуют на основе предпочтений. И конечно, то же самое правило применяется и к сторонникам различных теорий.
Но я должен признаться, что мое особенное пристрастие – а именно то, что я хотел бы видеть объединенную, процветающую, открытую Европу, – мешает моей деятельности в качестве участника на финансовых рынках. У меня нет проблем, пока я остаюсь анонимным участником. Фунт стерлингов вышел бы из европейской системы обменных курсов (ERM) вне зависимости от того, спекулировал бы я на нем или нет. Но после того, как фунт стерлингов вышел из ERM, я стал широко известен и перестал быть анонимным участником. Я превратился в некоего гуру. Я могу реально влиять на поведение рынков, и было бы нечестно делать вид, что это не так. Это положение создало определенные возможности, но наложило и определенные обязанности. Принимая во внимание мои предпочтения, я не хотел нести ответственность за выталкивание франка из ERM. Я решил воздержаться от спекуляций против франка, чтобы иметь возможность предложить конструктивное решение, но никто не поблагодарил меня за это. Более того, мои публичные высказывания обеспокоили финансовые органы еще более, чем моя деятельность на финансовых рынках, поэтому я не могу сказать, что успешно справляюсь со своей новой ролью гуру. Тем не менее, учитывая свои предпочтения, я должен сказать то, что собираюсь сказать, даже если это создаст неудобства для меня как для участника.
Комментируя процесс смены подъемов и спадов в интеграции Европы, я должен уделить особое внимание механизму обменных курсов, который играет столь важную роль в этом процессе. Он идеально работал в условиях, близких к равновесию, до объединения Германии. Но объединение Германии создало условия динамического дисбаланса, и начиная с этого момента ход событий определялся ошибками и заблуждениями. Наиболее осязаемым результатом является распад механизма обменных курсов, который в свою очередь, является важным фактором возможной дезинтеграции Европейского сообщества.