уносится вся чудо-пастораль,
включая бюргершафт и органиста.
3.
Поэт гоняет по скуле желвак
и сочиняет рифмы к новым песням.
Он носит смерть как замшевый пиджак,
и бесконечный вакуум под сердцем.
(05.10.2005)
На солнечной изнанке ноября
Его бессониц тусклые рассветы,
его вселенных каменная клеть...
Как скоротать бескрылое бессмертье,
предзимья восковую полусмерть,
как вытравить из памяти прилежной
несбыточную лёгкость бытия
и мальчика с улыбкой безмятежной
на солнечной изнанке ноября...
(18.09.2005)
В мартобре как всегда...
В мартобре – как всегда – с неба сыплется едкая пена.
Беспросыпные сумерки. Длинный пустой коридор.
Чей-то шёпот и – чу! – под ногами поехала сцена,
волоча за собою суфлёра и греческий хор.
Я не помню слова...
Я не помню слова. Я не здесь. Я уснул в колыбели.
Малохольным Каспаром нелепо застыл под луной.
Отвратительный сон, точно, выйдя из чьей-то шинели
долго пахнешь чужими подмышками и кобурой...
Ангел с гладким лицом
Ангел с гладким лицом успокоит и вывернет руки.
Поднимите мне веки, я чую за милю подвох:
Мой последний Иисус тупо скормлен блокадной буржуйке, –
так что, вряд ли меня доконает ваш камерный бог.
Параллельный июль
Параллельный июль и поля, ослепительной медью
прожигавшие холст. Я, наверно, устал и теперь
подпираю косяк, перешибленный вражеской плетью,
потому что не обух по крови своей и т. п.
Ночью выпадет снег
Ночью выпадет снег и набросит во сне одеяло,
и придушит во сне. Вот, пожалуй, и дело с концом.
Так всегда в мартобре – неразборчивый знак зодиака:
То ли рак-водолей, то ли дева с овечьим лицом.
(08.09.2005)
Людвигу Бетховену
Hу что, брат Людвиг, тетерев-кумач,
давай соприкоснёмся челюстями...
Tы глух к шумам, производимым нами,
ну хочешь, я прикинусь, что незряч...
Проводка превращается в труху, –
тебя уж нет, и я, наверно, не был...
Очнёшься, отделив себя от плевел,
в каком-нибудь набедренном паху
и станешь сеять мёртвое зерно...
И вымысел не станет просто ложью,
и будет бог, несущий слово божье,
и будет сын у матери его...
А мы проникнем в сущности вещей,
когда потом все сгрудимся у трупа
взволнованной семьёй гелиотропов
художника без раковин ушей...
Любовь течёт по ветхим проводам
и из контактов высекает искры.
Аккумулятор глохнет... Биссектрисы
привычно делят угол пополам,
в котором нас меняют на рубли
и снова прячут за седьмой печатью.
Ах, либер Людвиг, нам ли жить в печали,
когда над нами три куба земли.
Давай, меняй протезы на бегу,
выдёргивай суставы из уключин...
Ведь этот мир на плоть твою накручен
как пероксидный локон на бигудь,
где ты себе опора и рычаг...
Hе дай мне бог не заземлить проводку,
встать под стрелой, не пристегнуть страховку,
когда твои соборы зазвучат.
(25.07.2005)
Герр Фогель
Герр Фогель объявил себя в тюрьме,
ушел в бега подпольным огородом
лелеять чувство внутренней свободы,
пространство игнорируя вовне...
И там в ночи – с лучиною и без –
он пишет всё подряд – довольно быстро.
Написанное не имеет смысла
и плохо умещается в контекст...
Он пишет про «to-be-or-not-to-be»,
Ершалаим, кровавые подбои
и, далее, недрогнувшей рукою,
слагает в длинный список корабли...
Герр Фогель пишет... это ли не знак...
А что до мертвецов в своих коронах,
то с ними он работает синхронно:
плюс-минус вечность – в сущности, пустяк...
Он говорит поверх немой толпы,
и речь его звучит аутентично...
А наше слово – пусть оно первично –
лукаво как отчаянье вдовы...
Затихнет гул. Mы выйдем из метро.
Нас тьмы и тьмы компактных мегабайтов.
Mы соберемся в стаи или сайты
и пишем, пишем – кажется, одно...
И – гении речистой красоты –
испепелим глаголами любого
и на пустое место вставим слово,
но место продолжает быть пустым...
Герр Фогель засыпает в тишине,
он вне времён, огней, воды и жести...
Он – Соломон. Он автор Песни песней.
Герр Фогель объявил себя в тюрьме...
(01.07.2005)
Zuerichsee*
Из облака, ползущего по дну,
скользнув по опустевшей променаде,
луч срикошетит вбок, не всколыхнув
ноябрьский стылый цинк озерной глади.
Цвет кончится в обеих плоскостях.
У парапета в предвкушенье снега
задумчивые дилеры грустят,
мусоля косяки под всхлипы рэгги
и поят темным пивом лебедей.
Шеренги яхт, впадающие в спячку,
врастают в отражения в воде,
наколоты на маятники-мачты.
А в воздухе, прочищенном до тла,
без видимой опоры и без цели
который год качается стрела,
напоминая о Вильгельме Телле...
И время останавливает ход
в плену у летаргических конструкций...
Безумный принц целует скорбный рот,
ни пробудить не в силах, ни проснуться.
*Zuerichsee – озеро в Швейцарии. Прим. сост.
(14.06.2005)
Противофаза
Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,
И, поэтому, знаю, со мной ничего не случится.
(В. Агатов)
В Киев нужен язык, а в Нирвану – по-щучьи, с Емелей:
повернёшь себя внутрь, и подошвы не чуят асфальт...
Выпьешь мутной воды из копытца двуногого зверя,
и, обновкой, рога пробуравят лысеющий скальп.
Темноликие парки изымут из зыбкого рая
и нанижут тебя – воскового – на веретено...
И – считай, что пропал между бёдер жены Менелая,
хоть с овцой в голове, хоть с её драгоценным руном...
Ни по лестнице вниз, ни наверх за свинцовым баллоном...
Не поможет ни кукиш в кармане, ни туз в рукаве.
Аматёр-серфингист, ловишь ластами длинные волны
и – почти уцепил, но господь говорит с УКВ...
Чёрным ходом в астрал, в восьмистишия древнего грека:
не вломиться в открытое небо, так сняться с земли...
Повернёшь себя внутрь, и – дроби пустоту на парсеки,
на подводные лье и наземные тысячи ли...
И под утро опять станешь шарить рукой по постели,
а расклеишь ресницы – почувствуешь: снова дурак...