которые ни дня без новой строчки,
которые всё прыг себе да скок...
Журчат себе слегка автоматично,
похожи на Калашников анфас,
и весело садятся в электрички –
платочки, шляпки, ручки... В добрый час!
Плюс-минус цельсий – славная погода,
необозримых лет неслабый ряд...
И голуби... без выхода, без входа,
которые летят себе, летят...
(14.01.2003)
Ванилиада. П. Анохину
Какие-нибудь греки – без родины и надежды –
Воспетые не по заслугам, а просто, было кому воспеть,
Со списком из Илиады, читабельным, как и прежде,
Всего лишь наполовину. А я бы сказал на треть.
Я спрашивал друга Ваню, пивные уняв объёмы:
Зачем тебе греки, Ваня? В пределах родной земли
Вокруг тебя снег и пущи, барханы и водоёмы,
Вокруг тебя океаны и железные корабли.
Вокруг тебя толпы женщин, кивающие китайцы,
Космические астронавты с антеннами на головах...
Ты выстрелом арбалета врагу отшибаешь пальцы,
И Северный Ветер, Ваня, застрял у тебя в усах...
Ещё не открыто много, не налито и не спето:
Широкие горизонты – засучивай рукава...
Ты, может быть, станешь известным – ещё и на этом свете,
И может, ещё напишешь роман «Петушки – Москва».
Ты можешь лететь как птица, ты можешь стоять на рейдах,
Ты можешь мычать как стадо и мчаться как кадиллак,
Читать бгахаватов* гиты, конфуциев или фрейдов...
Зачем тебе Пенелопа? Зачем тебе Телемак?
И Ваня ответил прямо, мужественно и честно,
Сплюнув через забрало на взмыленный круп коня:
– По правде сказать, мне это всё до одного места,
И зачем мне всё это надо, и даже не знаю я!
И тут наступила битва и продолжалась месяц.
И Ваня пошёл рубиться, ракеты метая а цель...
Потом погасили солнце, и Ваня взглянул на месяц.
И дрогнул какой-то мускул на потном его лице...
И – баста! Домой! В Итаку! И осенившись крестно*,
Он взял на плечо привычно свой старенький АКМС,
И поплевал в ладони, и приналёг на вёсла...
И ласково улыбалась Афина ему с небес.
(12.01.2003)
*Так у автора.
Протяжный звук стекал по подбородку...
Неотменимая модальность зримого...
(Дж. Джойс)
Протяжный звук стекал по подбородку
струёй тягучей, собираясь в капли,
и упадая в девственную водку,
преображался жирным птеродактлем.
А тот, сметая липкие стаканы,
стремился прочь из сумрачного мира,
от звукодеев с взглядом наркоманов –
в пучину первобытного эфира...
И – был таков – посланец древней эры,
формальных слов далекий дикий пращур...
Оставив чуть заметный запах серы,
он канул в ночь – зеленокрылый ящер.
И с этих пор я не терзаю лиры,
лелея звук чешуйчатый и зримый...
Не удержать нам чуда в этом мире,
с модальностью его неотменимой.
(12.01.2003)
Фиолетовая тревога...
Фиолетовая тревога,
Серые звёзды. Октябрьская канитель
грузит дождливым пологом...
То ли встали на якорь, то ли сели на мель...
Разожмите зубы, –
стоны протянулись, точно струны над головой.
Захлебнулись трубы.
Зазвенели луки дрогнувшей тетивой.
На груди две дырки –
от пули и от тоски,
на запястье бирка,
на ногах носки.
Голова на шее –
что твои жернова.
Что теперь живее,
камни или трава?
Жёлтая пыль и кривые подъёмные краны
мечутся в сердце моём.
Кто более человек,
крысы или тараканы?
Ни хрена не поймём...
И фиолетовою тревогой
бьются синие жилы под кожей берестяной.
И ветер за пальцы дёргает
ветви,
воздетые пятернёй.
(12.01.2003)
Я сверяю время по электричке...
Я сверяю время по электричке,
проходящей под окнами. В час заката
мне приносят солнце на длинной спичке.
Я прикуриваю. Моя палата
расположена просто: вверху есть нечто
отражающее впадину океана,
впереди же, по-моему, запад… Вечность
далека по-прежнему. И желанна.
(10.01.2003)
Действительно, как лживы были розы...
Действительно, как лживы были розы,
Ребенок, сочиняющий о смерти,
Помпезные, напыщенные грозы
И слёзы, и дешевое «Эрети»,
И вечера, и женщины, и лица,
Добро и зло, терзаемые снова
Заезжим словоблудом из столицы,
И бывшее вначале мира слово…
А было существо с лицом пугливым
И с телом – только-только не хвостатым,
Узревшее тигриный след, правдивый
Настолько, что как-будто полосатый.
И было только чуждое полета
Желание бежать опасной встречи…
И в голове – прообраз пулемета.
И ужас. Бесконечный и навечный.
(10.01.2003)
Поиски символа. В конце длинного коридора...
Чем выше ум, тем тень длиннее ляжет,
отброшенная им на дольний мир.
(Р. Браунинг)
Поиски символа. В конце длинного коридора
ожидаемый выход из минувшей недели.
Количество сигарет как качество разговора,
слабость духа – в числе синяков на теле.
Оставляя телефоны и километры,
выбегая из вчера с раненой головою,
глядя как по листьям несутся ветры,
на течения, упрятанные под водою,
подмечая связь всех местоимений
с горлом, несущим нелепый возглас,
отбрасывая в низину кривые тени,
как эквивалент головного мозга,
чувствуешь приближение середины
времени, сработанного без изъяна,
или просто тиканье некой мины
В знаменателе у далёкоидущих* планов.
Или поиски символа, за который не зацепиться.
Тёмные провалы в ничьей постели,
где-нибудь, где можно остановиться.
Просто остановиться в конце недели.
(10.01.2003)
*Так у автора.
Выстрел в сторону
Увеличение темпа при потере качества.
И чужое вино не в свои стаканы.
Кувырок наизнанку не лишен изящества,
И из груди разлетаются тараканы...
Опускаясь вниз, наклоняясь к скатерти,
Разглядывая выщербины на крыше,
Проглядев глаза на страницы с ятями,
Или, считая ангелов, пролетевших ниже...
Увеличение слов при потере творчества.
Ничьему ничтожеству не принесть урона.
То ли не стрелять, то ли, целясь, сморщиться,
Или выстрел в сторону, выстрел в сторону...
А умудрившись, в сеть, и в хитросплетении