как первая модель для Hugo Boss.
2.
Любви моей случилось умереть,
когда бы ей положено развиться.
Вот так урод с водянкою родится,
и на него не хочется смотреть.
И я умру, мой ангел, по весне,
а ты меня в последний путь проводишь...
Но ты меня не слушаешь совсем
и мне по животу рукой проводишь.
3.
(Как эпилог) В плену своих эстетик,
маньяк-поэт, любитель заморочек,
ум, честь, талант и совесть растеряв,
к стишку в конце приладил пистолетик,
и всякий раз случается пиф-паф,
как только ты дойдёшь до этих точек...
(17.01.2006)
В пустыне, где родосский истукан...
В пустыне, где родосский истукан
кукожится, покуда не исчезнет,
прогнувшись тетивой тугой, река
того гляди пульнёт мостом железным
по дальней сопке, где возможен лес,
но чаще степь – монгольская бескрайность –
такая, что не вытянет экспресс
ни транссибирский, ни трансцедентальный.
Маши платочком, Дафнис... Утекут
коробочки стальные вереницей.
В теплушке Хлоя даст проводнику,
а после – всей бригаде проводницкой.
А ты на полку верхнюю, как в гроб,
уляжешься, зажав в ладони книжку.
Очнёшься ночью, дёрнешься и лоб
расквасишь о захлопнутую крышку.
На лист бумаги или на постель –
проекция земной любви на плоскость.
Лиловый свет внезапных фонарей
оконной рамой режешь на полоски
и думаешь тяжёлой головой:
зачем тебе сей странный орган нужен –
божественный, когда есть половой,
и ты, в конце концов, ему послушен.
Так к слову о каком-нибудь полку
задумаешь Отчизне свистнуть в ухо,
а выйдет снова: поезд в Воркуту,
монгольская пустыня, групповуха...
Но это всё – осенний глупый сплин.
Зима идёт синюшными ногами,
и первый снег бодрит как кокаин,
и снегири на ветках упырями...
(09.12.2005)
Отступление
Только что пили кофе... Это опять год жизни.
Судя по распродаже, скоро родится агнец.
Мир оперится снегом. Рак на Синае свиснет.
Ангел сползёт по гирлянде к нашим ногам
и ахнет.
Чем мы заполним клетки, что понесём в охапке,
с чем подойдём вплотную, кроме пустых карманов,
что отстучим морзянкой (срочно-секретно) в ставку,
сунув в игольное ушко нитки своих караванов?
Тени сменяют тени. Всё ненадёжно, хлипко:
Глеб обернулся Борисом, Иоанн – Магдаленой... В кашле
скорчился ангел-хранитель, срезанный птичьим гриппом.
Снайпер прильнул к прицелу на вавилонской башне.
Что же, дожив до победы, нам водрузить на купол?
Что наколоть над сердцем – имя какого бога?
Год незаметно прожит, так как срезают угол.
Новый – сшибает шапки, поданный с углового...
(18.11.2005)
НАБЛЮДАТЕЛЬ
Фатаморгана
Ночь не черна. И день какой-то
вихляющийся. На полях
ландшафт рассыпался на пойнты,
как фотошоп на пикселя.
Мы, вроде, за городом: видишь,
в тумане озеро, на дне
вполне себе возможен Китеж
и тридцать витязей в броне.
Нередкий лес в прорехах мелких –
как декорация. В кустах
бесшумные шныряют белки,
изъятые из колеса.
Перед кострищем три мужчины
(слегка не в фокусе, увы).
Чу! Деус* вышел из машины,
и вот они уже мертвы...
Картинка смята. Клинит принтер.
Град опускается на дно.
Над беговой взмывает спринтер,
рискуя врезаться в табло.
На колесницах из железа
в тот год, 7-го ноября
Oh, meine Guete... Ave Caesar**,
они приветствуют тебя...
Трибуны рушатся. С экрана
уходит свет. Теряя нить,
я продолжаю говорить...
Пока я буду говорить –
жива моя Фатаморгана.
*Deus ex machina – бог из машины (лат.) Прим. сост.
**Oh, meine Guete... Ave Caesar – О, мой Бог... Да здравствует Цезарь (нем., лат.) Прим. сост.
(24.05.2013)
Вот из тумана месяц немедленно встаёт...
Вот из тумана месяц немедленно встаёт.
Расторгнутые веси, где были не вдвоём
то загустеют блёклым, то растеряют цвет,
как в запотевших стёклах художника Монет.
На ветренном перроне вздыхаю на ходу,
зажат в твоей ладони фигуркою вуду.
Сейчас вонзится жало в незащищённый пах...
Уже не отражаясь в триптических прудах,
я тупо сгину в googl‘е, пропетый с облучка,
скукожившись до пули, до видеозрачка,
до идиотской строчки, не обращённой в стих,
и стану просто точкой или одной из них –
одной из точек зрений, забитых в небосвод,
продукт стихотворений, а не наоборот...
став линией отрыва, пробелом в частоте,
готов к большому взрыву и к вечной пустоте.
(22.02.2013)
Португалия
В который раз – чем дальше, тем нудней –
бессмысленный рефрен терзает уши:
«О, Португалия, уже так много дней
я вне тебя...» А ты меня – снаружи.
Здесь дождь прошёл. На поводках ведут
намокших такс, и лужи пахнут псиной.
У времени иду на поводу
и сам себя рассматриваю в спину
сквозь механизм, придуманный во сне,
и шестерни цепляют за колено.
Всего странней – что смерти нет совсем,
а жизнь нудит бесмысленным рефреном.
О, Португалия, я снова не с тобой.
Я снова вне твоей бескрайней степи.
Девятый вал идёт на Лиссабон,
и якоря натягивают цепи
как поводки. Застыли корабли,
и небеса – непонятым подтекстом –
на молнию застёгнуты вдали
летящей к югу беззаботной «Чессной».
(02.06.2012)
in the eye of the beholder*
Не здравствуй, потому что нет разлук,
и, стало быть, в приветствиях – резона.
К исходу отопительных сезонов
творцам творенья молча сходят с рук.
А нас морозы пробуют на зуб,
и месяц мажет инеем брусчатку.
Искусство происходит на сетчатке,
то бишь у наблюдателя в глазу.
В мерцании случайных голограмм
бегут ручьи по зрительному нерву,
стоят полки в далёком 41-ом,
и девственницы пишут Орлеан.
А я гляжу на блеклую звезду,