прибитую на вогнутую сферу.
Да будет свет – бери его на веру –
в ослепшем наблюдательском глазу.
Не здравствуй, потому что нет вещей
потерянных. Не выходя из комы,
я дом искал, идя от дома к дому
по колее из жёлтых кирпичей,
пока не вышел за город, а там
румяный шут за неприметной дверцей
дал острый ум и трепетное сердце,
и всех детей отправил по домам.
*In the eye of the beholder – в глазах смотрящего (англ.) Прим. сост.
(25.02.2011)
Прощание с декабристом
Пока свинья его не ест
Аполло – просто алкоголик.
Не всякий текст похож на подвиг,
но можно выдумать контекст...
И мы покинули диван,
и по пути портрет сорвали,
ему усы подрисовали –
и чем, скажите, не тиран.
А в нарисованной стране,
где год – за два, а сверху – Сталин,
мы не гнусим, а мандельштамим
и жжём глаголами вдвойне.
Нас было много на плоту,
вне зоны разума и тверди,
готовых к подвигу и жертве
(куда бы всё это приткнуть
без видимых на то причин?).
Пока сердца стучат для чести:
Ау! Мы здесь – на лобном месте!
Чего ж вы ждёте, палачи.
Грядёт кровавая гэбэ,
и воздух пахнет кобурами.
Мы времена не выбирали,
мы их придумали себе.
(12.06.2013)
Эффект кнопки
Воткнёшь не глядя кнопку в календарь,
и – бац! седьмого в небе чёрный обруч,
в машине боевой летит Кецалькоатль,
а в палисаде – Будды жёлтый овощ.
В разинутый портал другие боги прут,
и в уши дышат мне наречием неместным.
Укушенный Христом, я больше не умру,
А если – то на третий день воскресну.
(21.10.2010)
Геймер
Выходит слесарь в зимний двор,
Глядит, а двор уже весенний...
(Д. Пригов)
Вот это будет дом, а в окнах – город:
Тебе здесь жить, вдыхать монооксид,
внимать шагам во внешних коридорах,
ходить пешком и ездить на такси...
Вот эта линия позднее будет фронтом,
и здесь ты станешь «павший на войне».
И женщина получит похоронку.
– Какая? Эта? – Почему бы нет...
А перед тем пусть – сумерки, над смогом
набухнет купол с тонкою иглой.
И время будет: скажем, полвосьмого,
застынет между волком и овцой.
Ты у окна, устало сгорбив спину,
глядишь на шпиль – качни его перстом –
и, кажется, возможно опрокинуть,
весь этот мир, притихший за холстом,
который – явь, но кажется похожим
на сон, происходящий с нами вдруг:
В начале был забор, и только позже
на нём возникло слово из трёх букв
и прочие забавные вещицы.
А после дом, а раньше – котлован.
Глядишь в окно, и мир остановился,
пока ты просто вышел по делам,
или пока вбиваешь в стену гвоздик,
или живёшь в нечаянном родстве...
Потом очнёшься, тронешь пальцем джостик
и запускаешь следущий рассвет.
(15.07.2010)
replay
Во двор выходишь, залитый победным
венецианским светом: май-июнь,
трава на заднем плане на краю
оврага зелена, и на переднем
шевелится газета на траве.
Детально прорисованная дверь
приоткрывается, в проёме ты – несмелый.
Дрожит асфальт, пересечённый мелом,
соседка-школьница поделена на две
бессмертных сущности, и две – играют в классы.
Звук выключен, но слышен тонкий свист.
Уходит прочь трамвай внезапно длинный.
Ты открываешь дверь и смотришь в спину
себе. Победный свет стекает вниз.
И голуби взмывают дважды.
Дальше – синева,
почти полёт. Нет ни двора, ни дома.
Лишь дверь всё ближе – лучше, чем в 3D.
Сейчас ты выйдешь, окунешься в день.
И будет свет. И чернота проёма.
(06.05.2010)
Наблюдатель
Наблюдатель – возможный отец и сын –
в верхнем этаже глядит не пойми куда:
на притянутые под углом косым
к очевидной плоскости провода
на пунктирную трель трансформатора, серых птиц
треугольную тряпочку на ветряных валах,
на подъёмные краны, торчащие из глазниц
котлованов над ржавой скулой холма
или просто вдаль, в возвышающий нас туман,
на велосипедиста, образующего круги,
на прямоугольно строящиеся дома
и на их руины, и пепел от их руин,
оседающий на лицах строителей, сторожей
и на шершавых цоколях их могил...
Наблюдатель в последнем из этажей,
бывший до и после, глядит на мир –
неуместный, как увлажняющиеся вдруг
взгляды у потомственных крановщиц,
и существующий между коротких двух
взмахов его ресниц.
(07.02.2010)
Шаг в сторону
Шаг в сторону и тьма. И думаешь, что умер,
тебя как-будто нет, а может быть ты часть,
мобильный ампутант... А повернешь за угол –
и входишь в тёмный лес, как в бестолковый чат.
А лес идёт в тебя безбашенным големом,
наматывая ЛЭП на сучковатый торс.
Финальный колобок проворней лангольера
стирает напрочь грунт и обнажает холст.
Откроешь рот и сам летишь в него как в яму.
Погрузишь разум в сон, чтоб вовсе не погас,
и снится как нырял в цимлянском водоёме,
а там внизу кресты, затопленный погост,
усопший рыболов накручивает леску
и цепко тянет вниз, и здесь страшней, чем там...
Итс шоу-тайм. Сейчас ужасный мистер Мэнсон
споёт нам о любви к готическим гробам.
И вынесут наверх с разъятой микросхемой
(как голову того профессора) смотреть
как медленно течёт статическое время.
Чтоб не сойти с ума возможно умереть.
Шаг в сторону и снег. Простёртая над нами
луна видна насквозь как бледная печать
Кровоточит язык, ободранный словами.
И думаешь, что цел, но чувствуешь, что часть.
Вот именно, что часть – отъятая конечность,
отрезанный ломоть и, стало быть, не весь,
часть речи, наконец – чужой бессвязной речи.
Или короткий сон кого-то, кто не здесь.
(06.01.2010)
Тоскана
parco
Тосканский парк подвержен своему
закону преломленья – не дробится
и входит целиком, родимому пятну
подобен на спине. Внизу, на пояснице,