случайных знакомых, с жаждою бездонною,
денег некоторую сумму,
головную боль, усталость, ночь бессонную,
всякого разного целую уйму...
Можно сконструировать и нас с вами
(в особенности если слегка разбавить),
и всех этих прохожих в оконной раме,
да и целую вселенную можно справить...
Всё это очень просто –
можно обойтись без глины.
Я взираю на мир с невообразимой скукой...
только любовь
не разлагается
на ингредиенты
(18.01.2003)
Тульский романс
Хочешь медальку, а может подковку?
Я ль не моряк – полосатая плоть...
Сделаю, сделаю татуировку,
Если придумаю, что наколоть...
Лягу бессмертный средь рая ли, сада...
Встану безликий – никто и нигде...
Кончусь как скорая повесть снаряда –
Ржавым осколком в солдатской ноге.
Желчный художник отставил этюдник
И по-немецки сказал: селяви.
Я по-французски ответил: натюрлих, –
Стоит ли, если уж не от любви...
После расклеился, после заплакал
И распатронился как магазин.
Видел себя, повернувшего зА угол –
Значит за пивом ушёл в магазин...
Там же, неузнанный (павший герой ли?),
Сдал за бесценок коня, карабин...
– Так сколько нас, милая, если нас двое?
– То же всё, то же... один плюс один...
(27.01.2003)
Позади невеселая память саднит затылок...
Позади невеселая память саднит затылок,
впереди семенит и горланит дурная слава.
Между ними осколки лучей и цветных улыбок,
и надежды в витрине в платиновых оправах.
По ночам наставала пора, закрывались ставни,
и метались по комнате рыжие брызги-звезды.
По утрам, уходя, собирали носки и камни.
А вода оказалась белой, когда замерзла...
Паралитик-зима в безответной любви к апрелю
протянула ему свои ледяные кристаллы...
Он проснется сегодня и снова найдет в постели
уши, полные слез, забинтованные в одеяло.
Он порвет провода, если в них телефонный шелест
донесет только «нет» и закончится резким звуком...
По каким-то законам лососи ползут на нерест,
а назад – по течению, кверху раздутым брюхом.
Синеватой неоном улицей, без причины...
Западая от стенки к стенке как лед в стакане,
продвигаюсь назад и вниз, обходя витрины,
пряча нервные пальцы в навылет пустом кармане.
(14.01.2003)
Weg vom propeller
Не единственный, но в одиночестве... или между
ароматов, столбов, автостопов большой дороги,
не в земле и не вне, не потом и не даже прежде, –
в бесконечных сейчас и здесь умываю ноги.
Ухожу насовсем, уменьшаюсь, почти не виден.
Голова на плече – не распят, но слегка прибитый...
Вертолёты дрожат на бетоне моих извилин
и, взлетая, сливаются в нимб мозговой орбиты.
Не с любовью, но вряд ли не в ней, точно муха в жиже...
И прыжки с горизонта, споткнувшись на параллели,
не становятся глубже, а кажется реже, ниже,
обрываясь на крике будильника у постели...
И последний (но не герой), распродавший мощи
незадолго до смерти, произошедшей в теле,
ухожу то ли «на», то ли в сторону, то ли... в общем,
weg vom Propeller.
*weg vom Propeller – от винта (нем.) Прим. авт.
(08.01.2003)
Идеи и прожекты, став булыжником...
Идеи и прожекты, став булыжником,
Покроют мостовые там и сям.
По ним пройдут паломники и книжники
К каким-то новым и святым местам...
Кочевные, с заплечными баулами,
Проследуют и скиф и азиат,
Транзитом из далекого аула
Процокает джигит Хаджи-Мурат.
Нестройными шеренгами служивые
Промаршируют к логову врага, –
Иных уж нет, а прочие... Да, живы мы
Лишь временно, а мертвые – всегда.
Так и булыжник: раньше был идеями,
Теперь – булыжник, каменный мертвяк.
А боги... Им хоть кол теши на темени...
А может, они тоже... известняк.
(14.01.2003)
Своя вдова
1.
...и оттого заметил: суета
(по-философски)... Написал бестселлер
почти уже... Не отвались пропеллер
задолго до команды «от винта»,
надсаженно прокашленной на ветер...
А с возрастом, с болезнями, с трудом,
как вариант осёдлости без места,
ушёл в бега, не покидая кресла...
А жизнь, точно маньяк, неслась с дубьём
и, настигая, молотила в чресла.
Но белое, как молоко коровье,
врасплох застало небо. В голове
мелькнул вопрос как светлячок в траве,
печальным древом встав у изголовья:
О чём ещё сказать своей вдове?..
2.
О чём мне повиниться, прежде чем...
Мои дороги кажутся короче.
В моём зрачке стокрылый ворон ночи
и лампочка на тысячу свечей.
О чём, едва найдя, теряя нить,
журчать себе, слегка автоматично,
вполголоса, не слишком артистично...
Какой волшебный звук ещё убить.
О чём молчать, зажав руками рот
(ни слова и ни звука на прощанье),
и сколько раз вымаливать прощенье,
и источать со лба холодный пот...
И как, разлуки не укоротив,
не скоротать часы любви с уродом,
похожим на меня как негатив,
и повиниться перед самым домом.
3.
Я бесполезно вглядываюсь в даль,
пытаясь различить родные лица...
Ещё один проплаканный февраль,
ещё одна последняя страница...
Неначатая рукопись прожжёт
в подкладке неба чёрную полоску.
И памятником поле прорастёт –
не твёрже меди и не мягче воска.
А может и ничем не прорастёт,
(мне вспомнилась Большая Одалиска)
Волшебный звук родится и умрёт, –
не толще крика и не тоньше писка.
Громадиной встаёт Своя Вдова
и дарит то ли чашей, то ли чарой,
и в ухо мне – слова, слова, слова...
мерцая чешуёй в ветвях Анчара...
Её нельзя, неможно не любить.
Она своя от края и по строю...
О, сколько мне кругов не накрутить, –
она то – на плечах, то – за спиною.
Придя домой, устало закурил,
но выпив яду, внутренне собрался...
Нежарко спорил, несмешно шутил,
но повинился. То есть оправдался.
4.
Не забывай, походкой лунной
всходя на одр к своей вдове,
не забывай про то, что умер