Первым делом нас облачили в длинные красные рубашки. Некоторым рубашки были великоваты, и рукава у них свисали до колен. Ну чистые пугала огородные! Потом нам раздали «королевские» короны из жёлтой жести, чтобы мы надели их себе на головы; одним они были малы, другим велики, и мы наспех обменивались ими. Я и не пытался подбирать себе «корону», всё равно она сползала мне на уши.
И вот нам велят занять свои места. Мы взобрались на «колесницу». Я стоял на подоле собственной рубашки, а «корона» съехала мне на нос. Водрузив её на место, я увидел, что к колеснице идёт какой-то господин — толстый и мрачный, в трусиках, с такой же короной на голове. Но у него она была побольше, хорошо начищена и блестела как золотая. Через плечо у него была широкая красная лента, в руке пучок жёлтых молний из проволоки. Молнии сверкали вовсю — только что искры из них не сыпались! Этот человек взобрался на передок нашей колесницы, широко расставил ноги, подбоченился, а руку с пучком молний поднял вверх. Нам сунули в руки деревянные копья, покрытые бронзовой краской.
Так и не знаю, кого изображал тогда этот борец и почему на колеснице оказались мы, но, видимо, мы представляли каких-то героев. Герои героями, но нам пора было выезжать. Перед балаганом зазвучали фанфары, и наша колесница, запряжённая двумя тощими лошадёнками, тронулась. Мы опередили оркестр и направились к городу во главе процессии. Сзади нас ехали музыканты, за ними шли облезлый верблюд и тощий медведь. Шествие замыкала тележка, запряжённая пони, а на ней приплясывал и паясничал пёстрый клоун. Музыка играла один марш за другим.
Мы стояли как вкопанные, но только до тех пор, пока колесница не въехала на булыжную мостовую. Гладиатору было всё нипочём, он стоял неподвижно, мрачный, как бог возмездия. Зато мы не могли выстоять на своих местах. Колесница подпрыгивала на булыжниках, а мы приплясывали на ней, как козы на льду. Наши копья раскачивались, мы опирались на них, чтобы не свалиться, а обручи всё глубже съезжали нам на уши.
Представляете, какое зрелище! Хорошо ещё, что бабушка меня не видела, а то бы она перепугалась до смерти. Но мы, конечно, держались так же, как наш предводитель, — мрачно, даже свирепо. А главное — важно.
Объехав весь город под музыку, мы возвращались героями к цирку на рыночной площади. Каждый из нас получил по контрамарке на вечернее представление. Не бог весть что, особенно если учесть, что в цирк мы бы всё равно хлопали. Всегда найдётся место, где можно приподнять или подвернуть брезент и подлезть под него. Что это за цирк, в который мы бы не сумели пробраться? Ведь и на карусели мы всегда катались бесплатно. Если карусель была с цепным приводом, мы ходили на верхний помост — крутить. Два раза покрутишь — один раз прокатишься.
«Готово, поехали!» — кричит карусельщик, и карусель трогается. Когда он кричал: «Эй, там, наверху, потише!», мы притормаживали. Когда внизу раздавался звонок, мы переставали крутить. Крутить карусель — нехитрая наука, другое дело — крутить колесо оркестриона. Это работа почётная: ты властелин музыки. Всё вокруг дребезжит, громыхает, и наконец рождается какой-то вальс. Потом звучит марш, и публика идёт по домам. Над тобой звёздное небо, мысли и впечатления переполняют тебя, ноги едва передвигаются от усталости. Кончается летний день. Последний день каникул.
Завтра начинается школа.
ОСЕНЬ
I
Настоящая осень приходит где-то в конце сентября, но для школьника она начинается уже первого сентября. Солнце ещё греет, иногда можно и выкупаться, но беззаботные дни летних каникул миновали. Пора в школу.
Летом я ходил в одних штанах, а вот в школу без рубашки не пойдёшь. Но я всё ещё ходил босой: обувь бабушка вынимала много позже — с первыми заморозками и дождями.
Собираясь в первый раз в школу, я не мог дождаться, когда усядусь за парту. Мне казалось, что стоит только сесть за парту, как я тут же смогу читать, писать и считать. А между тем мы только учились писать «а», «е», «и»… Я был страшно разочарован. Где уж тут читать книги или запросто написать письмо для бабушки — до этого было ещё далеко.