Как только бабушка на другой стороне двора услышала звон осколков, она выбежала из комнаты и замерла в ужасе. Я лежал на земле, а с живота у меня стекала краска.
Я вовсе не ушибся, но когда бабушка приблизилась ко мне, я сделал вид, будто со мной случилось что-то ужасное, и разразился душераздирающим плачем. Я надеялся, что бабушке станет жаль меня, что, может быть, обойдётся без головомойки, но я просчитался. В награду за свои труды я получил взбучку, да ещё пришлось убрать со двора всё, что я натворил. В том числе и осколки. А ведь во всём виновата была стремянка. Если бы она раздвинулась как полагается, всё могло бы кончиться добром.
На этом моя художественная карьера закончилась. Маляр из меня не вышел.
Зато благодаря маляру Ганобилу я обзавёлся лыжами. Во дворе который год стояла бочка с известью. Известь постепенно высыхала, и бочка рассохлась так, что с неё свалились обручи. Какой от неё прок? А ведь из клёпок могут выйти отличные лыжи. Настоящих лыж в городе тогда было не так уж много.
Я заострил один конец клёпки, то же сделал ещё с одной клёпкой — и лыжи готовы. Ремни я сделал из кусков старого пояса. Я приколотил их посредине каждой из лыж так, чтобы можно было вдеть ногу. Что лыжи должны иметь направляющие желобки, что они должны пружинить — это нас не волновало. Кто посмеет сказать, что наши лыжи не поедут? Поедут, и ещё как! Палки я вырезал из ольхи на берегу речки, — чего ещё надо? Только взобраться на гору.
На следующий день мы вышли на лыжах. Снегу хватало, навалило его столько, что даже на реке выросли сугробы. Берега речки ожили. Кто катался на санках, кто на лыжах. Самое лучшее место для катания было у леса, который назывался Либоуш. Холм над речкой был словно нарочно придуман для таких лихих лыжников, как мы.
Как известно, если парнишка не рохля, то с ним редко что-нибудь случается. Поэтому мы не боялись кататься и делать «телемарки» и «христианин» даже на наших лыжах, хотя вместо ботинок на нас были просто деревянные башмаки. Возможно, это никакая не была «христианин», а скорее какой-то немыслимый поворот с остановкой или падением, но каждый ведь волен называть это как хочет. А нам нравилось именно это слово.
Наши лыжи из клёпок имели немало преимуществ. Сломать их было невозможно, даже если налетишь на дерево. Скорее бы дерево сломалось. Если я чувствовал, что вот-вот упаду, то спасался тем, что выскакивал из деревянных башмаков. Лыжи убегали, подпрыгивая, неслись по пашне — иногда до самой речки. В любом случае это было лучше, чем разбить себе колени, локти или подбородок.
В гору на лыжах я не ходил. Скажите на милость, к чему этот труд? Я брал их под мышки и айда на гору. А палки часто заменяли нам сабли, ружья и пулемёты. Едва начиналось сражение, как палки шли в ход! А если и сломается — не беда, за новыми палками дело не станет. Всегда можно вырезать новые из прибрежной ольхи.
Говоря о преимуществах наших лыж, нужно отметить и их недостатки. Длина лыж зависела от высоты бочки. А короткие лыжи всегда едут с горы как хотят, — управлять ими невозможно. При спуске клёпки разъезжались во все стороны. Они неслись во всю мочь и ни за что не сворачивали в ту сторону, в какую тебе нужно. Особенно когда мы сделали из нашей лыжной трассы ледяную дорожку, словно смазанную мылом. Но нас это не огорчало, мы были довольны своими лыжами. Сколько я на них накатался, сколько нападался — они выдержали всё.
Иногда не выдерживал я. Снегу было много, но вечером чуть моросило, а ночью мороз покрывал снег твёрдой стеклянной коркой. Катание на лыжах по такому снегу было настоящим искусством. Куда там — делом жизни и смерти! Клёпки мчатся как им вздумается, ноги разъезжаются словно на льду.
И что это мне тогда пришло в голову! На вершине холма я оттолкнулся и полетел вниз. Как ветер. Как молния! И тут до меня дошло, что я переоценил свои силы. Кажется, я летел быстрее собственных мыслей. Ой, что будет?!
Эту рытвину под горой мне не перескочить, дело ясное, а свернуть я не могу. Я прекрасно знаю, что даже если я стану боком или развернусь в противоположную сторону, мне это ничуть не поможет — я поеду вниз с той же скоростью.
Что-то ждёт меня внизу! Даже думать об этом не хотелось. И всё же я попытался хоть немного изменить направление этого головоломного спуска. На большее я не был способен.
Тут ноги у меня подвернулись — и я покатился по снегу как колода. По снегу твёрдому и острому, как стекло. Варежек на мне не было, поэтому сначала досталось рукам; Ладоням и запястьям. Они сразу покрылись кровью. Подбородок, нос и лоб — всё было ободрано. Штаны на коленях разорваны, и колени ободраны тоже. Ну и вид у меня был! А мороз щипал ссадины, словно солью разъедал. Я взял лыжи под мышку — о палках я и думать не стал — и побежал домой. Горе-лыжник!