— Этот парнишка, милая пани, не так уж плох. Сорванец, конечно, но он это перерастёт. Жизнь его ещё обтешет. И мы были ничем не лучше.
И вы знаете, что все мы любили господина учителя Горжейша? Он был для нас как отец.
Однажды весь класс был в возбуждении. Ота Крацик не явился в школу. Господин Горжейш пришёл из учительской, молча ходил вдоль окон, но было заметно, что он собирается что-то сказать. Что произошло? Наконец он заговорил:
— К господину директору пришла пани Крацикова. Она жалуется, что кто-то из вас, ребята, отнял у Оты Крацика очки и разбил их! Признайтесь, кто это сделал?
В классе была тишина. Я оглядывался, не подымет ли кто-нибудь руку.
— Это случилось вчера. Ота говорит, что… — Господин учитель не назвал имени, он ждал. После минутного молчания он сказал: — Пани Крацикова заявила, что это был ты! — И учитель указал на меня.
У меня остановилось дыхание. Как так?
— Я этого не делал, — заявил я, смотря в глаза учителю.
В этот момент двери открылись, и в класс вошёл директор с пани Крациковой.
— Ну как, он признался? — спросил директор учителя.
Господин Горжейш посмотрел на меня, а потом решительно сказал:
— Этот мальчик не виноват.
Тут пани Крацикова закричала:
— Наш Ота никогда не лжёт! И вы, господин учитель, верите этому мальчишке, а моему сыну не верите?
— Да, я ему верю! Он этого не делал, я знаю своих учеников! — После этих слов учитель вырос в моих глазах до самого потолка. — Шайнер — озорник, но он не отнимал и не разбивал очки!
Пани Крацикова опять хотела что-то сказать, но учитель опередил её:
— Кто из вас, ребята, видел, как Шайнер разбил Оте очки?
Было тихо.
— Кто это видел, пусть встанет!
Неужели кто-нибудь действительно встанет? «Нет, не может быть, — говорил я себе, — это была ложь, я этого не делал». И всё же кто-то встал.
Руку поднял Йозеф Мароушек.
— Так как обстояло дело, Мароушек? — спросил его учитель.
— Господин учитель, Ота Крацик вчера хотел, чтобы я дал ему списать домашнее задание. А я не дал. Так он подстерёг меня в парке… Он первый начал. Он на меня наскочил, тут у него очки упали на землю. А я тогда убежал. — Мароушек кончил.
Прежде чем кто-нибудь успел слово произнести, учитель сказал:
— Почему Ота не рассказал дома, как это было на самом деле? Стыдно лгать!
Как мне хотелось в эту минуту поблагодарить Мароушека, а ещё больше — учителя. Он ведь не выспрашивал меня, а сразу сказал, что это не я. Почему он был так уверен? И он сказал, что знает своих учеников. Что же ещё он знает обо мне?
Директор вышел из класса вместе с пани Крациковой. Господин учитель снова прошёлся по классу, а потом сказал:
— Не лгите, никогда не лгите! Я должен верить вам!
Занятия продолжались, а я всё думал о том, как мне отблагодарить господина учителя за его доверие. Если бы он захотел мой нож или даже губную гармошку, я бы дал ему их!
II
Солнце одержало полную победу. У ручья расцвели лютики, появились первые анемоны и маргаритки. Тепло начало выманивать из земли ростки, а из почек цветы. Земля, растения и облака выглядели как новенькие.
Бабушка тоже не захотела отставать. Она принесла из лесу охапку еловых веток, насадила их на палку и вычистила печную трубу. Потом она обмазала печь глиной, а в следующее воскресенье началась побелка. В извёстку она добавила немного бельевой синьки, чтобы белила отливали голубизной. В один день всё было кончено. В это последнее воскресенье перед пасхой белили повсюду. Все дома и избы чисто оделись, чтобы солнышко об них не испачкалось.
В пасхальную субботу мы ходили колядовать. «Дайте ради пасхи колечко колбаски…» — пели мы. Но в основном колядовщиков одаривали яйцами-крашенками. Я ходил колядовать ко всем, у кого были куры. Набравшись смелости, я зашёл даже в несколько городских домов. Попытка не пытка: что, если какая-нибудь барыня тоже даст мне крашенку? Или угостит меня ломтём кулича, а куличи у городских, наверное, хороши: сахарные, а может, даже с орехами и с изюмом.
Я дошёл до самой городской площади, и в доме «У Чекалов» повстречал ещё одного колядовщика. Он был в деревянных башмаках, как и я, штаны обтрёпанные, но жил он на другой городской окраине. Звали его Клепач. Он был чуть старше меня, лет так одиннадцати. Мы поднялись на второй этаж и остановились перед квартирой аптекаря. Кто будет звонить? Позвонил Клепач. В коридоре раздались шаги, и мы начали на два голоса:
— Дайте ради пасхи…