– Капитан Холлоуэй сказал, что у меня нет никаких других обязанностей, кроме как ухаживать за вами, – важно подтвердила Тилли. – Поэтому сейчас расстегну эти пуговицы и помогу надеть ночную рубашку, а потом расчешу волосы.
– Согласна на помощь с пуговицами, и мне нравится, когда расчесывают волосы, но если вздумаешь надевать на меня ночную рубашку, то надеру тебе уши. Капитан Холлоуэй имел в виду, что в твои обязанности входит следить за моей одеждой и комнатой. Можешь убирать постель и протирать пыль, не говоря уже о шитье, при полном моем согласии.
– Как прикажете, миссис Холлоуэй. – Тилли заметно обиделась.
– Тилли, успокойся, – убеждала ее Лайза, – ты же сама и возненавидишь меня, если я превращусь в одну из тех надменных беспомощных английских леди.
– Возможно, и так, – ответила Тилли холодно, – но мне бы не хотелось, чтобы капитан Холлоуэй думал, что мы не знаем, как и что нужно делать в определенных случаях.
– Обещаю поставить его в известность, на кого должна пасть вина за это.
Тилли фыркнула.
– Упрямая, вот кто вы, мисс Лайза, и всегда такой были.
– Скажи об этом капитану Холлоуэю, – весело посоветовала Лайза. – Он поверит тебе. – Она спустила верхнюю и нижнюю юбки и шагнула из них, пока Тилли доставала рубашку из тонкого мягкого батиста, отделанного кружевом у шеи и на рукавах. Лайза великодушно воздержалась и не сказала, что предпочла бы что-нибудь более теплое, – всегда сможет переодеться попозже.
Расчесав волосы, заботливая служанка уложила Лайзу в постель, оставив единственную свечу в медном подсвечнике на тумбочке возле кровати; пожелав «спокойной ночи», Тилли собралась уходить.
– Тоже надеюсь на спокойную ночь, – серьезно ответила Лайза, испортив все хихиканьем.
Наконец, поняв, что она пожелала Лайзе в брачную ночь, служанка залилась ярким румянцем от смущения:
– Вы будете смеяться и на собственных похоронах, мисс Лайза, не говоря уж о брачной ночи.
Оставшись одна, Лайза вылезла из кровати, дрожа, закуталась в шерстяную шаль и выбрала одну из полудюжины книг, которые купила после отъезда из «Голубки», вернулась в кровать и только пробежала первую страницу, как дверь из комнаты мужа открылась, и осторожно заглянул Торн Холлоуэй.
– Ушла?
– Тилли? Да, слава Богу.
Муж вошел в комнату, и она заметила, что он тоже переоделся: под темно-бордовым парчовым халатом с сатиновыми отворотами виднелась ночная рубашка. В руках он держал поднос, на котором стояли два бокала, завернутая в салфетку бутылка и деревянный ящичек.
– Что вы принесли? – спросила Лайза, с подозрением глядя на поднос.
– Шампанское, конечно, надо же отпраздновать нашу свадьбу. – Он умело вытащил пробку, наполнил оба бокала. – Нам придется до конца сыграть свои роли, – напомнил он. – Слуги всегда обмениваются информацией, а этот город – рассадник сплетен. Не хочу, чтобы ко всем пересудам в Нью-Йорке добавились бы наши дела, – и весело чокнулся с ней, – кроме как обычные обсуждения. Ваше здоровье, мадам.
– A ta sante' et bonheur, mon mari,[11] – ответила Лайза на его тост.
Он озадаченно посмотрел на нее.
– Произношение отличное. Не подозревал, что вы говорите по-французски.
– А как вы могли знать об этом? – пожала плечами Лайза. – Мы не слишком хорошо знакомы. У моей мамы французское происхождение, а нас, – добавила она ласково, – все-таки кое-чему обучали в этой стране.
– Да, теперь вспомнил: когда вы подписывали брачное свидетельство, среднее имя было французское.
– Микэ – имя родителей матери. А я – Лайза Микэ Ван Гулик.
– Вы, – последовала поправка, – Лайза Микэ Ван Гулик Холлоуэй.
Глотнув шампанского, Лайза поперхнулась, увидев, что муж, отодвинув поднос на середину кровати, сел напротив нее; посмотрела с некоторой тревогой, но он, видимо не подозревая об этом, открыл деревянный ящичек и достал колоду карт.
– Знакомы с пикетом?[12]
– Да, – оживилась Лайза. – Бабушка научила. Мне нравится эта игра, – добавила она.
– Tres bien.[13] – Он улыбнулся, затем снова наполнил бокалы и поставил бутылку на пол. – Надеюсь, продемонстрируете хорошую игру, – сказал он, тасуя карты, – ведь нам надо продержаться, по меньшей мере, два часа.
– Почему два?
– Полагаю, – сказал он, поднимаясь, чтобы закрыть соединяющую их комнаты дверь поплотнее, – вряд ли логично оставить вас раньше, во всяком случае в брачную ночь. Вывод, который сделают слуги, если уйду намного раньше, – закончил он беспечно, – будет таков, что один из нас не оправдал ожиданий другого.
– Тогда, пожалуйста, раздавайте карты, – согласилась Лайза быстро, сдвигая оба бокала на край подноса и протирая его середину полотенцем, в которое было завернуто шампанское. – Вызываю вас на игру на всю ночь. – Ее глаза искрились весельем.
– На всю ночь! – Его брови удивленно изогнулись. – Даже если вы окажетесь способной бодрствовать до утра, сомневаюсь, что слуги поверят, будто мы оставались в постели такими неутомимыми.
– Говорите за себя, – ласково попросила Лайза. – Я-то способна… однако, если вы боитесь, что не…
– Снимите колоду, – немного поспешно предложил он, и Лайза подавила улыбку.
После первой партии, которую ему удалось выиграть с большим трудом, он помассажировал шею, занемевшую оттого, что сидел, прислонившись к резной спинке кровати, и предложил поделиться подушками. Лайза бросила ему одну из них левой рукой, веером держа карты в правой.
Когда первые слабые лучи утреннего света стали проникать в освещенную свечой комнату, они закончили ночную игру.
– Ну и как мы продержались? – язвительно поинтересовалась она, а муж добавил несколько цифр к тем, что уже были на листе бумаги, лежащем на подносе, и сделал окончательный подсчет.
– Вы должны мне сорок семь фунтов, – объявил он со сдержанным торжеством.
– Сорок семь фунтов! – повторила она с отчаянием в голосе. – Я думала, мы играли на пенсы.
– На пенсы? Какой тогда интерес играть?
– Получая удовольствие от самой игры, конечно.
– Боюсь, – печально покачал он головой, – вы не настоящий азартный игрок, моя дорогая миссис Холлоуэй. Деньги, а не интерес, – вот что в игре главное. Однако – он притворился, что раздумывает, – на этот раз… и в честь дня нашего бракосочетания…
– Который закончился в полночь, – уточнила Лайза.
– В честь вчерашнего бракосочетания, – продолжил он спокойно, – обменяю все сорок семь фунтов на один поцелуй.
Лайза, избавленная от необходимости отдавать ему сорок семь из ста фунтов, выделенных бабушкой Микэ на расходы, и остаться со страшно мизерной суммой, ухватилась за это предложение.
– Хорошо, – нетерпеливо согласилась она, опасаясь, как бы он не передумал, выкарабкалась из-под покрывала, пододвинулась к нему, сев на корточки, подняла лицо и закрыла глаза.
Тотчас же почувствовала его руку под подбородком, и неосознанно черты ее лица исказились, представляя прелестную смесь ожидания и страха.
– Лайза, посмотри на меня, – ласково попросил он.
Как только Лайза широко открыла глаза, она почувствовала на своих губах легкое прикосновение – было очень приятное ощущение. Девушка вспомнила, что губы Филипа оставляли почти такое же, но до того, как он стал грубым и жестоким. Ей понравилось, что Торн повернул ее так, чтобы спина оказалась лежащей на его поддерживающей руке, голова прижатой к плечу, а лицо наклонилось таким образом, чтобы их носы не соприкасались – у Филипа и у нее было много затруднений с ними в первое время.
Ее муж, Торн Холлоуэй, как во сне осознала она, пока поцелуй продолжался и продолжался, знает, что делает – опытен, без сомнения: требовательный рот то ласково и нежно ласкал ее, то становился твердым и жестким, добиваясь ответной реакции. Она поняла, что это восхитительно, когда тебя целует мужчина, знающий, что делает.
Было странно чувствовать удары его сердца возле собственного, как будто они бились как одно целое… так же, как его прерывистое дыхание отдавалось эхом в ее таком же. Когда он наконец отпустил ее губы, все еще удерживая спину на своей руке, она посмотрела на него затуманенным взором.