– Плутовка! – застонал он, шлепая ее по заднице. – Прекрати соблазнять меня, колдунья!
– Ну, ладно, – вздохнула она. – Знаю, когда терплю поражение. Спокойной ночи, Торн.
Она задумчиво улыбнулась, когда он послал ей воздушный поцелуй и торопливо вышел через внутреннюю дверь.
Десять минут спустя, когда Торн сидел за письменным столом, все еще полностью одетый, и работал над докладом для полковника, раздался легкий стук в дверь.
– Входи, – пригласил Торн, поворачиваясь. Плутовка, подумал о ней нежно. Он должен был знать, что она так легко не откажется от попыток соблазнить его.
Лайза вошла, и Торн сглотнул слюну, но решил остаться там, где сидел, чтобы она не заметила внезапно возникшую улику, свидетельствующую о том, что он и проиграл, и победил в этой маленькой игре.
На ней не было ничего, кроме короткой без рукавов хлопчатобумажной ночной рубашки, не прикрывавшей даже коленки и не скрывавшей округлые ягодицы внизу и соответствующие округлости груди вверху, обнаженные руки держались за деревянную ручку большой медной грелки.
– Посчитала неправильным, что ты ляжешь в холодную постель, – сообщила она невинным голосом. – Согреть ее для тебя, Торн?
Торн взял грелку из ее рук и положил возле камина.
– Собралась греть, так давай, – решился он, поднимая ее и сдергивая покрывало, чтобы визжащую жену бросить на ледяные простыни. – Сними рубашку! – предложил сразу же, стягивая свою.
Притворившись испуганной, Лайза послушно подчинилась его требованию. Торн подошел к ней, обнаженный, как и она, и прорычал низким голосом: «Согревай!», одновременно ложась на спину и укладывая ее на себя.
– Согревай, черт возьми! Надеюсь, мы подожжем эту чертову кровать сегодня.
ГЛАВА 18
Все оставшееся время года Лайза регулярно посещала тюрьмы, в которых содержались американские заключенные, доставляя им котелки с супом, горшки с бобами и рисом, мыло, лекарство и вино, стараясь посетить каждую тюрьму хоть раз в неделю, если ее по чьей-нибудь прихоти не отправляли назад, а это случалось довольно часто. С ней всегда были Тилли и Льюис, или другой британский солдат, приставленный к ней Торном.
Вначале Торн, обеспокоенный возможностью заражения, пытался отговорить ее от этих посещений.
– Я должна, – непреклонно сказала она ему. – Не получу удовлетворения, если кто-то будет делать это вместо меня. Что сказал бы ты, если бы тебя попросили не участвовать в сражении, потому что оно представляет опасность?
Торн посмеялся над таким притянутым за уши доводом.
– Это разные вещи, – напомнил он. – Я – солдат по профессии, а ты – женщина.
– Не опекай меня, Торн, – попросила она. – Для меня это почти одно и то же. Я американка, а там представители моего народа, ужасно страдающие в британских тюрьмах. То, что время от времени я могу хоть немного облегчить их страдания, как-то примиряет меня с тем, что сама комфортно живу с их врагами, в то время как мои соотечественники терпят лишения и голодают. Почему, – закончила она с горечью, – даже самые лучшие мужчины, такие, как ты, не понимают, что женщины – это не просто игрушки на ночь? У нас есть собственное понятие о чести и долге.
Торн долго и серьезно смотрел на нее, затем вытащил из кармана кошелек из воловьей кожи и отсчитал банкноты.
– Тебе нужны деньги для этого, – спокойно объяснил он, а Лайза схватила его руку, предлагавшую щедрую пачку британских фунтов стерлингов, и прижалась губами к его ладони.
– Спасибо, – прошептала она со слезами на глазах.
– За то, что люблю тебя, Лайза? – спросил он, гладя свободной рукой ее волосы.
– Нет, не за это. Знаю – ты любишь меня. Спасибо за признание моего права решать самой… то есть за уважение.
Секундой позже она пересчитывала деньги и смеялась, слушая, как муж обещает еще, когда они понадобятся.
– Такими темпами, – дразнила она его, – ты скоро растратишь свою тысячу фунтов и совсем не получишь прибыли от сделки.
– Какую тысячу фунтов? – спросил он неосторожно.
Лайза с удивлением посмотрела на него.
– Деньги, которые вручил тебе поверенный бабушки мистер Филдз за то, что женился на мне.
– О да, те деньги, конечно. Забыл. Лайза подозрительно посмотрела на него.
– Тысяча фунтов не такое уж громадное богатство, – заявила она, – но и не такая маленькая сумма, чтобы ее можно было так легко забыть. – Ее взгляд стал странно задумчивым. – Надо навестить мистера Филдза на этой неделе.
Торн застонал.
– Нет, не надо, ты, невозможная придира. Признаюсь во всем сам: деньги, за которые ты собиралась купить меня, не тратятся – тысяча фунтов бабушки прибавились к сумме брачного контракта, который я составил для тебя и вложил в ценные бумаги.
– У меня есть брачный контракт? – спросила Лайза с интересом.
– Обычное дело, сама знаешь.
– Но не при обстоятельствах, сопровождавших наш брак. Не будет ли нескромным с моей стороны узнать, какова сумма контракта?
– Пять тысяч фунтов.
– Пять тысяч фунтов! В самом деле? Плюс взнос бабушки?
– Плюс взнос бабушки, – подтвердил Торн. – Почему, черт возьми, я оправдываюсь? – спросил он возмущенно.
– Потому, что одурачил меня, ты, британский ублюдок, – притворилась она рассерженной и так резко набросилась на него, что оба упали на пол. Лайза тотчас же просунула руки под его мундир и начала щекотать. – Хочется сломать тебе ребро или два… как вспомню о своей уверенности, что тебе отчаянно нужна была тысяча! А ты все это время, должно быть, посмеивался в рукав.
– Нет, нет, моя любимая, – успокоил он жену. – Я смеялся совершенно открыто, но только когда тебя не было рядом. И мистер Филдз тоже согласился, что это хорошая шутка. И, надеюсь, твоя бабушка тоже. Он отправил ей для ознакомления условия нашего соглашения.
– Проклятый британский ублюдок, – нежно сказала она ему. А затем спустя минуту спросила: – Торн, я кое-чего не понимаю. Джеймс, – она без затруднений произнесла его имя, – насколько помню, всегда горько жаловался на недостаток средств.
– Он был моложе меня, и основная часть денег нашего отца, не слишком, правда, большая, перешла ко мне.
У Лайзы готово было сорваться пренебрежительное замечание, но она сдержалась: Джеймс давно мертв, и незачем травмировать его брата.
– Забыла сказать, – сменила тему разговора Лайза. – Вчера тебе пришло письмо из Англии, оно в ящике письменного стола.
Он поднялся и вернулся, улыбаясь.
– Письмо от моего друга Джошуа Ричардсона. Он тебе понравится, когда встретимся, – он самый лучший из всех парней.
Лайза, как всегда, испугалась малейшего намека на то, что ей, возможно, когда-нибудь придется поехать в Англию.
– Вы живете недалеко друг от друга? – поспешно спросила она.
– Нет, Джош из Кента, а Водсворт – в то время мой дом – находится в Дербишире. Мы познакомились в Итоне, когда мне было семь, а ему восемь лет.
– Тебя отправили в школу семилетним?! – с ужасом воскликнула Лайза.
– Конечно, вместе с кузеном Юстасом, которому было столько же, – ничего необычного.
– Сколько же ты там пробыл?
– До того, когда пришла пора отправляться в Кембридж. А после двух лет учебы в университете пошел служить в армию, в которой и нахожусь с тех пор.
– Выходит, лучшая часть твоей жизни прошла вдали от дома?
– Да, мой дядя – наш опекун – считал, что так лучше. Отец умер молодым, и дядя Юстас взял маму, меня и Джеймса в Водсворт. Мама, по его мнению, баловала и портила нас, и он решил, что избавит нас от ее слишком мягкого влияния.
– Никогда, – совершенно искренне возмутилась Лайза, – не слышала ничего более варварского: теряешь отца, а опекун отправляет тебя подальше от матери в таком нежном возрасте, когда ребенку больше всего нужны любовь, забота и руководство.
– Ну, не скажи, Итон предоставлял заботу с избытком, – с ухмылкой пояснил Торн, – а что касается руководства, то его обычно заменяли розгами, которых хватало на всех.