К двадцати годам Эли пробыл учеником у доктора Брауна в два раза больше времени, чем большинство других начинающих врачей, желающих получить от своих наставников квалификационное свидетельство, дающее право на частную врачебную практику.
С соответствующей торжественностью доктор Браун выписал такое свидетельство по своей дисциплине на самой лучшей пергаментной бумаге и самым изящным почерком. Затем, скатав его, перевязал черной лентой.
– Держи, Эли. Ученичество закончено: ты знаешь анатомию и остеологию человеческого тела, соблюдаешь клятву Гиппократа, говоришь и пишешь на пяти языках и овладел искусством аптекаря в составлении лекарств; как прекрасный хирург, умеешь вправлять кости, рвать зубы, обрабатывать и бинтовать порезы и раны, а также удалять пули. Кроме того, на тебя не действует вид крови и, в отличие от меня, ты, кажется, овладел умением лечить нервных и страдающих ипохондрией пациентов. Короче говоря, сэр, – получи законную лицензию исцелителя и право работать самостоятельно и успешно бороться с болезнями.
Эли еле сдерживал смех, хотя и спросил немного удрученно:
– Вы хотите сказать, что пришло время покинуть ваш дом, герр доктор? А я собирался продолжать практику здесь вместе, так же, как и все это время, пока учился, и таким образом, когда вы, конечно, постареете, переложить часть вашей ноши на свои плечи.
Доктор Браун растроганно обнял Эли.
– Мальчик… мальчик мой, – сказал он с нежностью в голосе. – Нет ничего более желанного для меня, но не хочу, чтобы твой талант пропадал в этой маленькой деревеньке, где сельские жители убивают себя лекарствами, приготовленными в домашних условиях, и обычно вызывают нас, когда уже слишком поздно. Был бы счастлив увидеть тебя работающим в городской больнице. Такое место позволит не только совершенствовать твое мастерство, но и даст возможность обслужить больше пациентов за месяц, чем здесь за год. Кроме того, принимая во внимание все обстоятельства, думаю, тебе необходимо получить университетскую степень. Эли пожал плечами.
– Равносильно тому, чтобы заставить меня собирать маргаритки на луне.
– Вот и нет. Все эти семь лет я откладывал деньги на твое обучение.
– Какие деньги?
– Твои собственные. Помнишь аукцион, где мы продали фургон и все содержимое?
– Помню, – ответил Эли охрипшим голосом. Это был мучительно тяжелый день, подумал Эли, окидывая мысленным взором всю свою сознательную жизнь и последние восемь лет после смерти отца. Доктор предлагал сохранить все, что ему хотелось, но, кроме книг и одного медного подсвечника, принадлежавшего еще матери, он не оставил ничего.
С большим трудом Эли вернулся к действительности.
– Ты отдал все вырученные от продажи и оставшиеся от отца деньги мне, – продолжал доктор. – Это была плата, как ты вполне серьезно объяснял, за твое обучение. – Он искренне засмеялся. – Я взял тогда эти деньги, Эли, чтобы не пострадала твоя гордость, но всегда считал их твоими. Мало того, вложил их в одно из предприятий в Ньюпорте, торгующее кораблями. Выросла кругленькая сумма, вполне достаточная, чтобы покрыть расходы на морское путешествие и трехлетнее обучение в любой европейской медицинской школе.
– Герр доктор, ваша забота обо мне в течение всех этих лет… – пробормотал Эли первую часть своего заявления, затем твердо закончил: – Не могу ни взять деньги, ни уехать так далеко от вас – вы не всегда будете таким здоровым и крепким, как сейчас, может возникнуть необходимость в деньгах и во мне.
Снова доктор Браун положил свои тяжелые руки на крепкие плечи Эли.
– Сын мой, – сказал он, впервые называя Эли так, – благодарю тебя. Что касается моего здоровья, то никогда не чувствовал себя лучше, и я выходец, – его лицо слегка омрачилось, – из семьи долгожителей. Ну а что касается денег, то ты, конечно, не думаешь, что я живу за счет продуктов и цыплят из моего хозяйства и на те случайные заработки, которые имею в Уитли. У меня есть, пусть не слишком большое, богатство, и по сравнению с моими собственными средствами сумма, сохраненная для тебя, представляется совершенно незначительной. Три года пролетят быстро, и когда вернешься, откроем практику в Ньюпорте или Бостоне, возможно, даже в Филадельфии, где сложилась своя медицинская школа с шестьдесят пятого года. Кроме того, – закончил он, – потребуется помотаться по городам и найти тебе еврейскую невесту, возможно, даже в Европе.
– У меня впереди еще много времени, чтобы обзавестись невестой, – сказал, посмеиваясь, Эли. Его красновато-золотистые волосы, выразительные глаза и престиж профессии толкали не одну отважную девушку в его объятия за стогом сена или в амбаре, и даже в собственной гостиной, пока родители находились в спальне. С таким же легким добродушным юмором, который сопровождал лечение их порезов и ушибов, кашлей и простуд, он оказывал услугу каждой девушке, и она на собственном опыте убеждалась, что та ужасная вещь, которая проделывалась с каждым еврейским мальчиком в младенчестве, никаким образом не уменьшила силы этого еврея-мужчины.
Доктор Браун предпочел бы, чтобы Эли поступил в университет в Гейдельберге, но Эли счел это невозможным.
– Не могу вернуться на землю, где отец разрушил свою жизнь, чтобы спасти мою, и сомневаюсь, что она тоже примет меня.
Видя его решительность, герр доктор не стал настаивать, а предложил на выбор Эдинбург. Через несколько недель Эли находился в пути. Его наставник знал, что от него по прибытии только и потребуется сдать экзамен по классическим языкам и предъявить счет в банке, достаточный для того, чтобы закончить образование.
Эдинбург привел Эли в восторг. К концу первого года в его английском появился шотландский акцент. Немного смущало то, что первые три года придется изучать только теорию. Его диссертация для получения ученой степени в конце третьего курса должна быть написана на латыни, и если бы не семь лет обучения у герра доктора, он вернулся бы в Америку с дипломом доктора медицины, даже ни разу не осмотрев живого или мертвого человеческого тела!
После первого года обучения, посоветовавшись с доктором Брауном и руководствуясь собственным здравым смыслом, он открыл маленькую бесплатную амбулаторию, чтобы не потерять навыки лечения пациентов. Вскоре к нему присоединились и другие студенты-медики с просьбой взять их в помощники, практикуясь у него. В последующие восемнадцать месяцев, в тайне от университетских властей, медицинская бригада, состоящая из четырех человек и возглавляемая Эли, действовала как небольшая амбулатория скорой помощи для бедных.
Однажды его пациентом оказался рослый мужчина около тридцати лет, сильно изрезанный накануне в ножевой драке заклятым врагом его клана.
Пациент пел, время от времени отпивая большими глотками из бутылки с дешевым ромом, и, будучи слишком пьяным, явно не чувствовал боли. Многие порезы были незначительными, и их было легко обработать, но глубокий разрез на правой руке оказался инфицирован и воспалился. Когда мужчина потянулся за бутылкой снова, Эли тоже протянул к ней руку, чтобы убрать со стола инструменты. Она упала, и ром вылился на глубокий разрез, заставив жертву взвыть от боли.
Обработав и забинтовав рану, Эли предложил мужчине прийти на следующий день. Если инфекция вызовет гангрену, его придется направить в соответствующую больницу для ампутации.
Когда больной пришел на следующий день, Эли с удивлением обнаружил, что краснота, воспаление и гной исчезли.
Пораженный, Эли уставился на это чудо, затем вспомнил о разлитом роме.
В его амбулатории его не было, нашлась только бутылка с дешевым виски на дне, оставшаяся после последней проведенной здесь студенческой вечеринки. Эли обработал все порезы на правой руке с помощью виски, выливая его на раны, отчего пациент рычал, не столько от боли, сколько от гнева: